«Дело» Нарбута-Колченогого

На даче Шкловских, в Шереметьевке, я встречал трёх сестёр вместе. Помню рассказ Ольги о том, как попала в ссылку Лидия.

Она вызвалась пойти на Лубянку по делам Нарбута, жалея испуганную сестру. Взяла зонтик, хотя погода не предвещала осложнений. Там было много народу в приёмной. Все терпеливо ждали. Время от времени из комнаты выходил офицер и тихо разговаривал с вызванной им женщиной (были одни женщины). Некоторые уходили со слезами, большинство – молча. Но по их виду было нетрудно догадаться, что ни одно из заявлений не удовлетворено. Порой выкликали фамилию, и тогда просительница скрывалась за дверью кабинета. Л.Г. просидела часа три. Под влиянием нервного напряжения и ощущения полной бессмысленности затеянного ею она сорвалась, стала постукивать зонтиком о пол, приковывая общее внимание. Как только очередная жертва «разбирательства», содрогаясь, в слезах, покинула приёмную, деликат-нейшая Л.Г. – она потом много раз вспоминала и не могла понять, что это на неё нашло, – закричала: «Чего мы ждём! Мы не добьёмся здесь справедливости». Это была, конечно, истерика. Офицер, который уже входил в кабинет, оглянулся и довольно спокойно произнёс: «Гражданка, да, вы, вы, пройдите за мной». И вежливо пропустил даму вперёд.

Л. Г. вошла в кабинет.

И больше она из него не вышла…»

(Надо добавить, что она всё-таки вышла из него, только этого момента ей пришлось дожидаться по лагерям целых семнадцать лет.)

Далее Огнев пишет: «…Л.Г. была волевая женщина, с достоинством пронёсшая свой крест. О.Г., совсем не похожая на волевых сестёр, была мягка как воск и постоянно витала в эмпиреях. Но и волевыми С.Г. и Л.Г. были по-разному. С.Г. подчиняла себе близких ей людей, Л.Г. жила для них.

У меня в записной книжке за 1960 год записан адрес: Чайковского, 18, кв. 269, 8-й этаж. Я был у Лидии Густавовны в гостях. Она рассказывала о ссылке, Севе… С Севой мне довелось «встретиться», готовя пластинку в моей серии «Реквием и Победа». Поэты читали стихи погибших своих товарищей. Стихи Вс. Багрицкого читал Григорий Поженян.

Когда сгорела дача Шкловских в Шереметьевке, обгоревший портфель со стихами Нарбута был, пожалуй, единственной незаменимой вещью изо всего, что удалось спасти на пепелище.

Серафима Густавовна, когда они вернулись из Ялты, обнимала меня и плакала.

Я понял: ей вовсе не дачу было жалко – память о своей молодости. Дача была казённая, временная. Память о Нарбуте жила вместе с её, Серафимы Густавовны, покровительством творчеству поэта, которого Катаев так жестоко обозвал Колченогим. Прочитав «Алмазный мой венед», С.Г. тоже плакала, Катаев в романе расправился и с ней самой. Шкловский кричал, что пойдёт «бить ему морду». Вытерев нос и сразу перестав плакать, С.Г. сказала: «Этого ещё не хватало! Пойдём спать, Витя».

Чеховские три сестры хотели в Москву.

Три сестры Суок в Москву приехали. Но счастья это им, в конце концов, не принесло.

Все они похоронены порознь. Как жили».

Ну, а Владимир Иванович познакомился со своей будущей женой ещё в Одессе, в кипучие времена гражданской войны, когда она была замужем за Юрием Олешей. У этого знаменитого впоследствии прозаика Нарбут «увёл» Серафиму в 1922 году, пригрозив ей покончить с собой. Покинутый и несчастный, Юрий Карлович женится на третьей сестре Суок и позже пишет знаменитый роман «Зависть». В одном из главных героев романа – «колбаснике» Бабичеве, который «поёт по утрам в клозете» – многие узнавали черты более удачливого в любви соперника – Владимира Нарбута. Хотя удачливость в трагической судьбе поэта всегда шла рука об руку с неумолимой обречённостью. Как «совесть с Музою».

Но Сима всё это время была вместе с ним и по-настоящему его любила, хотя казалось, что она любит только себя. Вот как описывает её в своих мемуарах 1930-х годов литературовед Эмма Герштейн:

«Она считалась красавицей-вамп. И действительно, в лице её было что-то хищное. Продолговатый овал лица, породистый нос с горбинкой и тонкими крыльями, выпуклые веки, высокий подъём ноги – все линии были гармонично связаны».

Сима Суок была роковой женщиной для многих мастеров пера.

Но представляется полной загадкой тот эффект, когда рассматриваешь её лицо на фотографиях – такой некрасивой и угрюмой она казалась на них. Даже сам Нарбут – единственный человек, которого она любила и с которым была счастлива, – тоже считал её некрасивой и писал об этом в своих стихах. Но и он её тоже любил…

Часть IV. Ещё один расстрел

После убийства в Ленинграде Сергея Мироновича Кирова чекисты начали систематически забрасывать свой широкий невод, и Нарбут, естественно, попался в него довольно быстро. Было странным уже и то, что он вообще остался на свободе после своего исключения из партии в 1928 году! Его, видно, на некоторое время просто пощадили…