Дело о бюловском звере

— Ну полно. Тяжелая у нас работка. Потом, говорят, вы этим летом как будто в какую-то тьмутаракань вояж совершали, упырей тамошних гонять. Хе-хе. Вся больница только о вас и говорит, Иван Несторович, голубчик. Вернулись сам не свой. Идемте наверх, Степаныч нам чаю согреет. Вы вон в одном сюртучишке бегаете, так и простудиться недолго. Где ж ваша шинель? Это что, мода новая такая — в коротеньких сюртучках в ноябрьскую стужу променад совершать? Опять англичане нам головы морочат своими новомодными изысками, а мы, что дети малые, за ними повторяем. Идемте, — потянул прозектор Иноземцева за плечо. Тот невольно отступил. — Хоть здесь и компания не совсем приятная: шесть трупов и Сидихин… незашитый. Ничего, подождет. Душу облегчите. Так ведь негоже, жить в вечном страхе.

Шесть трупов!

— Лучше я пойду, — пробормотал Иван Несторович, пятясь назад. — Надо о гиене д-доложить. А не то как бы вновь партия укушенных не поступила в отделение. Не напасешься штопать.

— О какой гиене, голубчик? — донеслось в спину.

Иноземцев уже бежал сквозь тьму больничного двора. А позади будто кто тяжело дышит, следом несется. Иноземцев бег ускоряет, ртом хватая воздух, боясь за плечо взгляд бросить. Ну вот, калитка, вот набережная, свет фонарей, извозчик.

— Гороховая, 2, — сорвалось в сердцах. Пойдет сдаваться, все.

И чтоб не погнали с порога, приступил к делу решительно.

— Иван Несторович Иноземцев, — отрекомендовался доктор скороговоркой, взлетев вверх по лестнице и едва не сбив с ног первого попавшегося чиновника. — По поводу дела о бюловском людоеде из Т-ской губернии. Желаю сделать признание. Большой важности.

Чиновник опешил, оглядев с ног до головы пришельца: в волосах сухие листья, галстук съехал набок, рукав глиной перепачкан.

— Тише, тише, не кричите так, сударь. Дело курировал Департамент полиции, это вам на Фонтанку, 16 надо. Но хотя погодите… — призадумался. — Вот присядьте здесь, подождите, я пойду Григория Петровича приведу. Он, кажется, тоже Бюловкой занимался.

Иноземцев не успел толком присесть, с мыслями собраться, как одна из запертых дверей распахнулась. На лестницу стремительной, властной походкой вышел чиновник лет сорока, судя по петличкам, надворный советник.

— Григорий Петрович Заманский, — быстро, сквозь сжатые зубы назвался тот и движением головы повелел следовать за собой. Видно было, визит ординатора некстати. Но делать нечего. Явился — иди уж.

И последовал Иноземцев за синим мундиром. Поднялись по узкой лестнице на предпоследний этаж. Перспективой удалялась вдаль анфилада служебных кабинетов и коридоров — дверь за дверью, дверь за дверью вперемежку с пыльными оконными рамами и желтого цвета стены бесконечной лентой — будто два зеркала поставили друг против друга.

Вошли в кабинет с обоями брусничного цвета, Заманский прошагал к письменному столу, сел и скупым движением указал Иноземцеву на одно из обитых черной кожей стульев.

— Я вас слушаю.

На мгновение Иноземцевым овладел столбняк, он глядел сквозь чиновника широко распахнутыми глазами и пытался подобрать слова. Почему-то вновь увидав перед собой прозектора из Обуховки.

— А в жизни и сказке место есть! — прохохотал тот.

Пауза затянулась.

Чиновник повторил вопрос. Ординатор вздрогнул, перевел взгляд с брусничного цвета стены на покачивающуюся оранжевую косичку шнура на плече Заманского и начал:

— Я по делу о бюловском звере…

— Я вас слушаю, — уже в третий раз повторил чиновник и принялся нервно барабанить пальцами по столешнице.

— Известно ли вам, что… — робко приступил к рассказу Иноземцев, — что в Бюловке, кроме двух авантюристов, генерала и его воспитанницы, был зверь, животное, пятнистая гиена, как я выяснил намедни, — ростом в пару-тройку футов. Издали ее можно принять за собаку — за овчарку, например, или за ирландского волкодава. Только уши у гиены круглые и морда круглая. А когда смотрит, будто смеется… И все время к земле гнет голову.

Лицо Заманского, обрамленное светлыми волосами и светлыми бакенбардами, сменило выражение с напряженно-недовольного на удивленное. Правая бровь слегка дернулась вверх, а вместе с нею и уголок рта. Иноземцев опустил глаза, вспыхнул, с болью в сердце, осознавая свою комичность.

— Этот зверь теперь в Петербурге. Он здесь с моего приезда из Бюловки. Даже есть жертва его нападения — господин Безбородков. Я лично его оперировал!

Чиновник молчал, подпер рукой подбородок и в ожидании взирал на ординатора.

— Это все… — и совершенно некстати шмыгнул носом. Здесь, в тепле кабинета, Иноземцев ощутил, как, оказывается, сильно продрог. Глаза застлала какая-то нездоровая пелена, по спине пробегали волны озноба. Вот и простыл опять без верхнего платья-то.

— То есть вы, сударь, утверждаете, что видели в Бюловке именно что гиену? — в лице Заманского застыло недоверие.

— Да, и не один раз. И в Бюловке видел, потом в поезде, на улицах, и даже у себя… в комнате, в доме госпожи Шуберт — побережье Введенского канала, 13, сразу за казармами.

— Как же она перебралась из Бюловки в Петербург и попала к вам домой на Введенку?