Дело о повседневности

Ни Джеймс, ни Шюц, ни Гофман не дают нам ресурсов для концептуализации события удара копья о крыло мельницы именно как события перформативного, то есть разрушающего некоторый смысловой порядок событийности. Дон Кихот счастливо избегает крушения своего иллюзорного мира, свалив вину за постыдное падение на сверхъестественные силы скрытого противника. Шюц так же счастливо избегает вопроса о процессах суверенизации и де-суверенизации миров посредством хитрых теоретических манипуляций понятиями «акцент реальности», «анклав» и «символическая аппрезентация». Гофман с интересом анализирует механизмы переключения событий из мира реального в мир вымышленный, не допуская возможности вторжения одной событийной «тональности» в другую. Мы же должны попытаться понять, как «буквальный» удар копья о крыло мельницы трансформировал структуру «небуквального» донкихотовского мира (а вместе с ней — и структуру мельницы).

Впрочем, как мы попытаемся показать далее, интервенция — не единственный способ десуверенизации миров. Другой механизм предполагает работу подозрения.

Два типа подозрения

Не так давно жители небольшого европейского городка почувствовали на собственном опыте, что значит быть героем фильма «День сурка». Те из них, кто днем оказывались на главной ратушной площади, могли наблюдать привычные сцены повседневной городской жизни — дама выгуливает собачку возле фонтана, парочка на лавочке сжимает друг друга в объятиях, несколько пожилых людей играет в петанк, господин средних лет читает газету, старушка кормит голубей, подростки что-то шумно обсуждают возле входа в здание, которое фотографирует группа туристов и т. д. Оказавшись в этом же месте на следующий день горожане обнаруживали ровно тех же самых людей, занятых тем же самым делом — туристы фотографируют, подростки шумят, парочка обнимается. И на следующий день. И на следующий. Не менялось практически ничего — те же люди в одно и то же время совершали те же действия. Через некоторое время жители города стали проявлять любопытство и задавать актерам (а это были именно профессиональные актеры) вопросы, на которые те отвечали сообразно своим ролям. Спустя неделю горожане начали сомневаться в происходящем, искать ему рациональное объяснение, подозревать заговор с неясной целью, обращаться в полицию.

В действительности жители города — или, точнее, та их часть, которая днем прогуливается по главной площади — оказались участниками большого театрального эксперимента: режиссер одного из современных театров (специализирующийся как раз на театрализации повседневности) превратил при помощи своей труппы и приглашенных актеров центр города в подмостки. Этот эксперимент должен был обнажить структуру городской повседневности, сделать рутину видимой именно за счет очищения и усиления ее «рутинности». Однако он продемонстрировал иной значимый для социальной жизни эффект — работу подозрения. Жители города оказались не столько в «Дне сурка», сколько в «Шоу Трумана»[104].

В самом общем виде подозрение есть отношение к миру в модусе «Что за этим кроется?». Этой формулировкой мы обязаны Никласу Луману. Когнитивные операции подозревающего разума всегда предполагают отсылку к чему-то внешнему / сокрытому: «Например, можно восторгаться китайской живописью, элегантностью рисунка и растворением очертаний в облаках и тумане. Но можно также установить, что облака на картинах всегда бывают помещены там, где требуется скрыть, что китайцы не владеют центральной перспективой»[105]. То, что существует «на самом деле», всегда сокрыто от глаз наблюдателя. А значит, он должен отнестись к видимости со всем должным подозрением и посредством некоторых аналитических операций (необязательно герменевтического толка) прийти к выводу о подлинных причинах видимого. В первом приближении подозрение утверждает примат Разума над Взглядом.

Сакральной фигурой этого когнитивного стиля всегда был К. Маркс. Для атаки на Маркса Луман мог выбрать сотни удачных примеров марксистской «культуры подозрения», но выбрал один единственный образец — критику английских фритредеров в лице фабриканта Кобдена и потакающего ему премьер-министра Пиля. Как мы помним из отечественных учебников истории, Кобден и Брайт ратовали за отмену хлебных законов, мотивируя это стремлением снизить цены на хлеб, но рабочие «…очень хорошо знали, что понижение цены хлеба нужно было капиталистам лишь для уменьшения заработной платы»[106]. Маркс уличает фритредеров в лицемерии — стремлении заручиться поддержкой рабочего класса для борьбы с крупными землевладельцами; в действительности же облегчение участи рабочих вовсе не входит в планы буржуазии, на самом деле отмена хлебных законов только развяжет буржуазии руки и позволит ей усилить эксплуатацию.