Дело о повседневности

Марксистскую культуру подозрения Луман называет «культурой подозрения мотивов». И это уже само по себе любопытно. Разоблачение ложного сознания, критика идеологии и вся постмарксистская традиция подозрительности в отношении перверсий капиталистического мира оказываются вторичными по отношению к такому на первый взгляд маргинальному сюжету как обвинение фритредеров в лицемерии. Как мы увидим дальше, слово «мотив» здесь ключевое. А пока сделаем шаг к иной версии культуры подозрения — той, которую столь виртуозно описывают социальные антропологи.

В работе Ильи Утехина быт петербургской коммунальной квартиры насквозь пронизан подозрением. Более того, подозрение соседей по отношению друг к другу является основным механизмом солидаризации этой странной социальной общности. «Местного алкоголика систематически подозревают в мелких кражах вещей из пустой комнаты — бутылок, банок и книг <…>. В потенциально конфликтных ситуациях, когда водогрей гаснет сам по себе, соседи прибегают к специальным средствам, чтобы отвести от себя гнев моющегося в ванной <…>»[107]. Многодетные семьи в коммуналке априорно находятся на подозрении — они пытаются «получить отдельную квартиру, нарожав детей». Подозрения вызывает избыточное внимание к гигиеническим практикам — слишком долго и тщательно мыться можно только в связи с каким-то экстраординарным событием. Те, кто совместно пользуются холодильником, непременно подозревают друг друга в подмене продуктов. И, наконец, главный локус коммунального подозрения — туалет: «Никто не знает, чем сосед занимается во временно закрытом пространстве места общего пользования — об этом можно только подозревать. Соответственно, для коммунального мировоззрения само собой разумеется, что линия поведения человека, когда его никто не видит, может отличаться от того, что выходит на поверхность и становится известно окружающим»[108]. (См. также исключительно интересную статью Н. Ссорина-Чайкова о связи подозрения, дружбы и неформальных экономических практик в субарктической Сибири[109].)

Что общего у Карла Маркса и обитателей петербургской коммуналки?

Глубокое убеждение в лицемерии подозреваемых. Подозреваемый Кобден силится убедить нас в том, что желает снижения цен на хлеб. Но его подлинный мотив — обогащение. Подозреваемые многодетные родители силятся убедить нас в своей любви к детям, но мы-то знаем, что все это часть расчетливой стратегии, цель которой — получить отдельную квартиру.

В то же время базовое отличие «культуры подозрения» Маркса от «культуры подозрения» в коммунальной квартире коренится в различии социального и трансцендентального подозрения. Последнее — привилегия исследователя. Маркс подозревает Кобдена. Он уличает (еще одна важная операция подозревающего разума) того в лицемерии. Насколько подозрительность свойственна самим фритредерам? Мы этого не знаем. Трансцендентальное подозрение не взаимно, оно закрепляет асимметрию исследователя и исследуемых по линии «подозрение → лицемерие». Напротив, в коммунальной квартире все подозревают всех. Это не трансцендентальное, а социальное подозрение, оно вплетено в саму ткань мира социальных взаимодействий. Социальное подозрение взаимно, симметрично и интерсубъективно (перефразируя Альфреда Шюца, мы могли бы сказать, что «подозрение-для-того-чтобы» одного участника коммуникации становится «подозрением-потому-что» другого).

Трансцендентальная подозрительность, которую Луман диагностирует у Маркса, фокусирует взгляд исследователя на обнаружении неподлинности мотивов исследуемых. Те мотивы, которые озвучивают социальные агенты, не являются их действительными интенциями. Подлинные же интенции надо искать в сфере «сокрытого»: вытесненных воспоминаний или классовых интересов. Брюно Латур показывает, как все социологическое объяснение оказывается пронизанным культурой подозрения: например, деятели культа силятся убедить нас в том, что религиозные верования имеют отношения к трансцендентному божественному миру, но мыто знаем, что за ними стоят социальные факты — и, прежде всего, механизмы поддержания солидарности. Так, благодаря Дюркгейму, регион социального оказывается одновременно действительным и сокрытым: чем-то вроде сферы «Оно» у Фрейда. Луман указывает на особенную трансцендентальную подозрительность двух областей современной социологии: Critical Legal Studies (критические исследования права) и социологию науки. Обе они разоблачают подлинные причины действий юристов и ученых за видимой самообоснованностью их мотивов.