Дело одного дня

Разница братьев состояла в достатке. Емельян представлял касту чуть выше среднего класса с вольностями. Он жил вдали от центра, в пределах границ второго и третьего кольца – среды обитания колорита гигантских многоэтажных зданий. Будь то жилые дома, жилые комплексы, крупные заводы, торговые центры, гипермаркеты, дорожные развилки и объездные, крупные мосты – все это унификация, простота, коробочность вкупе с дешевыми материалами. Новые строения, пусть и отличались красочностью, но все равно переняли те же планировки, ту же коробочность, тот же гигантизм. Здания строились близко друг к другу, и впритык можно было видеть окно соседа из другого дома. Здесь жили гиганты «гигантогородского» стиля, и один из таких гигантов был Емельян.

Но если пройти за третье и четвертое кольцо можно дойти до окраины, где гибла молодость, если она вовсе была. Там юноши и дети рано взрослели, не достигнув совершеннолетия. Девочки рожали не от одного молодого человека, были уже биты не раз, что неизвестно для столичных детей. Мальчики же приноровлялись к алкоголю, грубым шуткам и отупевающей работе однотипных процессов. Дети росли, их заменяли свои дети. Девочки рожали, мальчики пили.

И вот проходя узкие улочки, похожесть строений и серые блекла, куратор вышел к жандармерии западного района.

Пройдя пропускной пункт, куратор встречал строй жандармов:

– Раз, раз, раз-два-три! Четче шаг! – кричал голос командира.

Жандармы, похожие один на другого, с серьезным лицом, шагали строевой. От их ударов ног слышался четкий ритм, гипнотизирующий на послушание и выработку дисциплины. Все как один, а задние шеренги развеивали флаг. Вдруг командир подает команду, переходит на строевой, прикладывая руку к голове:

– Смирно, равнение налево!

Емельян лишь махнул рукой.

– Вольно! – крикнул командир.

Строй двигался дальше, вышагивая все той же строевой. Голос командира хорошо слышался ещё пару минут, пока на плацу не появились другие строевые подразделения со своими командирами. Кругом слышались четкие шаги и команды.

– Сейчас все идут на завтрак. – заметил провожающий, который каждое утро встречал куратора, и доводил его до штаба.

Емельян кивнул головой, ничего не сказав. Ему без лишних слов доставляло удовольствие видеть порядок, видеть высокую слаженность гарнизона. Для него жандармы – дети Рима, наводящие порядок в Городе, и распространяющие свое влияние все дальше за просторы.

– Дальше можешь не идти. – сказал Емельян, и отправил провожающего на пропускной пункт. Штаб стоял перед глазами, оттуда уже выходил заместитель с адъютантом. Встретившись с Емельяном, зам доложил:

– Товарищ куратор, подразделения приведены в порядок, ждут распоряжений, замечаний нет.

– А вы новый адъютант, верно? – говорил Емельян, не обращая внимания на доклад.

– Все верно, товарищ куратор.

– И как вас звать?

– Сергей. – ответил адъютант с строгостью в глазах. Адъютант, в силу своей молодости, выглядел, как ему и полагает – выглаженная серая шинель, ровно расположенные шевроны и четко посаженная зеленая фуражка. Настоящий солдат.

– И откуда вы, что можете рассказать о себе?

Адъютант встал на службу жандармов первый день, но, не растерявшись, отвечал:

– Я с окраины. Там окончил училище, был призван в полк и после распределен сюда.

– До меня доходили слухи, что в полку проводят поборы. Вы что-нибудь знаете, или слышали?

– Никак нет-с, товарищ куратор. – произнес Сергей, но солгал. Он и сам был жертвой офицерской наглости. Последние, в силу животной дозволенности, устраивали поборы, и командир подразделения лично назначал Сергея «взымателем». Приходилось считаться с устоявшимися порядками внутри полка, и собирать с каждого солдата суммы, предназначенные на мелкие нужды, но оказывающиеся в карманах офицеров.

Заместитель стоял рядом, он был уверен в выборе адъютанта. Выбирал не по бюрократическим бумажкам, а по глазам, и, увидев горящий взгляд молодого легионера в полку, открыто произнес «вот ты – адъютант!».

– Товарищ куратор, прошу пройти внутрь. – говорил зам. – У нас нововведения, пока вас определенное время не было. Мы пробили новую стену в штабе под операционную. На службу пригласили талантливого хирурга. Доктор Тульп, может, слыхали.

Куратор одобрительно кивнул головой, и прошел первый в штаб.

Внутри штаб был обставлен, как того желал Емельян, картинами одного мотива – самоотверженности. Считалось, что при работе с картинами, художники прикладывали все творческие силы для изображения естественности и культурного кода. Закончив картины, творцы умирали то от голода, то от покидания сил, оставляя за собой творение.