Дело побежденного бронтозавра

Безумная эта атака не планировалась, во всяком случае не планировалась в таком виде, однако японцы случайно обнаружили их раньше, чем они рассчитывали. Несколько коротких окриков, предупредительные выстрелы японских часовых — и отряд «Пинтуй» вступил в последнюю битву.

Внезапно за своей спиной они услышали дальний крик: «Ура-а-а!» Загорский вздрогнул от радости, на миг ему почудилось, что это русские защитники крепости предприняли вылазку, чтобы поддержать неизвестное подразделение, рвущееся в их сторону. Однако крик был слабым, одиночным и быстро стих. Это не защитники Порт-Артура, понял Нестор Васильевич, это командир китайского отряда так передает своим русским друзьям привет и последнее прости.

К счастью, было темно, и Ганцзалин не видел, как изменилось лицо господина. А если бы и увидел, то, может, и не удивился бы. Они скакали с такой скоростью, ветер так хлестал им навстречу, что и он сам тоже морщился, и у него тоже слезились глаза.

Совсем рядом с укреплениями они бросили лошадей и полезли по насыпи вверх — к русским заставам, бдящим в ночи, чтобы японцы под покровом темноты не могли подобраться к городу.

— Стой, кто идет?! — В ночи залязгали затворы винтовок, ручной фонарь осветил лицо статского советника.

— Свои, — отвечал Загорский, — свои…

— Руки вверх, — скомандовали им из темноты осипшим басом.

Загорский подняли руки.

— Пароль? — потребовал все тот же бас.

— Не знаю пароля, — отвечал Нестор Васильевич. — Мы из Владивостока. Доложите генералу Стесселю, что явился статский советник Загорский…

Фонарь заколебался, освещая пространство вокруг статского советника, словно искал что-то. Не найдя, вернулся к Загорскому, который смотрел на солдат напротив него, не щуря даже глаз.

— А где второй? — спросил невидимый в темноте человек, судя по решительному голосу — офицер.

— Какой второй? — удивился Нестор Васильевич.

— С вами был еще один… — статский советник уловил в голосе офицера некоторое сомнение.

Загорский покачал головой: нет, кроме него никого не было. Вероятно, их ввела в заблуждение игра света и тени.

— Послушайте, господин офицер, — перебил он сам себя, — не знаю, в каком вы чине… Вы не могли бы попросить вашего подчиненного не светить мне фонарем прямо в глаза. Ей-богу, это, во-первых, неприятно, во-вторых, вредно для зрения.

— Обыскать, — велел офицер.

Сразу два солдата обступили статского советника, споро обхлопали его, вытащили оружие.

— Два револьвера, ваше высокоблагородие, — доложился один из солдат, фонарь выхватывал из темноты бравый ус на скуластом лице и горящий желтым огнем глаз.

— Так-так, — промолвил офицер нехорошим тоном. — И зачем же, позвольте узнать, вам сразу два револьвера?

— А зачем, по-вашему, могут быть нужны револьверы русскому офицеру, пробирающемуся через районы, захваченные японцами?

— Вы офицер?

— Да. Окончил Второй московский кадетский корпус.

— Но вы говорили, что вы статский советник.

— Да, поскольку сейчас официально состою в статской службе. Но фактически исполняю задание Генерального штаба.

Собеседник на секунду задумался.

— Почему я должен вам верить? При вас нет никаких документов!

— Документы мои сгорели. Вообще же вы не должны мне верить. Просто доложите обо мне своему начальству, а оно пусть доложит генералу Стесселю.

— Посмотрим, — сказал офицер, по-прежнему невидимый в темноте, и кивнул подчиненным. — Увести.

* * *

Жена фактического хозяина Порт-Артура генерал-адъютанта Стесселя Вера Алексеевна с утра пребывала в некоторой задумчивости. Это было естественное состояние генеральши, однако главная ее сила была не в раздумьях и умственных построениях, а в точно направленных волевых усилиях и мгновенной реакции, позволявшей ей если не оказываться над собеседником, то хотя бы ощущать свое над ним превосходство.

Тонкое сочетание скрытой благожелательности и показных обид, видимого простодушия и ловко спрятанного хитроумия, долготерпения с одной стороны и быстрого ума — с другой делало из нее, пожалуй, лучшего генерала из числа тех, кто находился сейчас в Порт-Артуре. Другое дело, что военные действия вела она не на полях сражений, а на балах и приемах. Это было ничуть не проще, и даже сложнее, чем на войне. Там все ясно — вот линия фронта, те, кто с этой стороны, — друзья, те, кто за ней, — враги. Первых надо поддерживать, вторых — уничтожать. Штатские же войны — совсем иное дело. Тут, как в сказке, друг в единый миг может удариться о натертый паркет и превратиться в злейшего врага, а бывший враг — сделаться союзником. Тут никому нельзя верить, но всех надо использовать. Тут нет места любви и дружеству, зато есть место тонким расчетам и мгновенным, как штыковые уколы, атакам.