Дело принципа

— По настоятельному пожеланию господина Тальницки и в соответствии со сложившимся в империи обычаем почитать наследственное право, — торжественно пропел нотариус, — каковой обычай есть основа общества и государства, о своем согласии с данной сделкой на этой бумаге вот здесь, — и он ткнул пальцем, — первой должна расписаться высокочтимая единственная наследница господина Тальницки и его славной фамилии — барышня Адальберта-Станислава Тальницки унд фон Мерзебург. Скажите, досточтимая барышня, может быть, вы видите в этом документе какое-либо умаление ваших наследственных прав или иной какой-либо ущерб — материальный или моральный? Можете, если желаете, еще раз перечитать весь документ.

— А почему это господин Ковальский в перчатках? — вдруг спросила я, покосившись на него.

Ковальский поднял на меня глаза и чуть-чуть приподнял брови. Мол, какая разница?

В эту секунду я поняла, где я его раньше видела.

— Дайте перо! — сказала я нотариусу. — Да, благодарю.

Согнувшись над купчей крепостью, я для красоты задумалась на пять секунд, вот так в уме медленно посчитав до пяти, а потом сильно перечеркнула ее несколько раз, все три экземпляра, да и еще как следует тряхнула самописку, чтобы из нее вытекло побольше чернил. Наделала клякс. Смяла бумаги рукой и бросила их на пол.

Как русский царь в опере «Nathalie Pouchkine».

— Всем все понятно? — сказала я и повернулась к покупателю. — Ковальский, ну-ка, выйдем в прихожую, есть разговор.

Все молчали, совершеннейшим образом остолбенев.

Даже папа, который, было дело, один раз мне все-таки влепил пощечину за наглость, молчал и, извините за выражение, только глазами хлопал. Что уж говорить об остальных!

— Ковальский! — повторила я. — Тебя не допросишься. Ты что, оглох? Лучше выйдем. Честное слово, лучше выйдем! — сказала я, протянула к нему руку и пошевелила пальцами, как будто хочу вцепиться ногтями ему в лицо.

Помощник Ковальского бросился было ко мне, но Ковальский просипел:

— Оставь!

Встал, сильно опираясь на трость, и двинулся в прихожую.

— Вот так! — сказала я и, повернувшись к остальным, подняла палец. — А вы пока посидите тут.

В прихожей торчал какой-то секретарь.

— Кыш! — сказала я.

Тот выскользнул в боковую дверь.

Я подошла к Ковальскому, двумя руками раздвинула борта его сюртука, безо всякого стеснения залезла вовнутрь и сильно ущипнула его за толстый живот.

XXXIII

Вернее, ущипнула за подушку, привязанную к животу.

— Мама, зачем ты устроила этот цирк? — спросила я.

Мама усмехнулась:

— Кто из нас устроил цирк?

— Конечно, ты! Я, честно говоря, уже смирилась с этим глупым папиным решением. А ты, именно ты устроила цирк с переодеванием. Зачем?

— А как ты думаешь, кто-нибудь догадался, кроме тебя?

— Да понятия не имею, — пожала плечами я. — Полагаю, что нет. Как говорят в народе, им деньги глаза застят.

— Зря ты все поломала, — сказала мама. — Все равно все бы в конечном итоге досталось тебе. Только тебе.

— Вот тут позволь мне тебе не поверить, — возразила я. — Почем я знаю, какие у тебя планы? У тебя же есть новый сыночек, забыла? Да и вообще, откуда у тебя такие деньги? Этот чек настоящий?

Я-то не видела никакого чека, но я запомнила разговор Фишера с папой. Что, дескать, Фишер гарантирует подлинность чека и перевод денег в банк на папин счет.

— Ты ничего не понимаешь, — сказала мама.

— Нет уж, погоди, — сказала я. — Расскажи мне все во всех подробностях.

— Ты ничего не понимаешь! — повторила мама. — И не скоро поймешь, да тебе и не надо всего этого знать. У нас есть самое большое три минуты.

— Три минуты на что? — спросила я.

— Дура! — зашипела мама. Вернее, не мама, а «господин Ковальский». — Как мы сейчас туда вернемся? Что мы им скажем? Вот ты устроила скандал, а теперь ты знаешь, что сказать?

— Конечно, знаю! — нахально улыбнулась я. — Проще простого: господин Ковальский раздумал. Отказался от сделки и ушел. В смысле, уехал. На «роллс-ройсе».

— Гениально! — сказала мама, разгладив пальцами пышные польские усы и поправив свой гигантский сюртук. — Все гениальное — просто и нагло. Мне бы твое бесстыдство, я бы… Я бы давно выгнала твоего папу из имения. Вызови моего помощника.

— Как его зовут?

— Збишек, разумеется. — Мама подмигнула мне.

Я прошла по коридору, приоткрыла дверь и всунула голову в комнату.

Там все оставались на своих местах: кто стоял, тот так и стоял над столом, кто сидел, тот так и продолжал сидеть на своем месте. Было похоже на музей восковых фигур. Только глаза вращались.

Все глаза повернулись ко мне.

— Который тут Збишек? — громко спросила я.

— Да-с! — ко мне тут же подлетел молодой человек, радостно сбросив оцепенение.

— На секундочку. — Я поманила его рукой, дождалась, когда он войдет в прихожую, и снова прикрыла дверь. — Господин Ковальский, — сказала я ему, глядя то на него, то на маму, — уезжает.

Я хотела сказать «едет домой», но не знала толком, куда они потом направятся: то ли к маме на Инзель, то ли еще куда-нибудь, а может быть, просто в гараж, где брали напрокат этот роскошный автомобиль. Поэтому я сказала просто: «Уезжает».

Збишек открыл дверь из прихожей на лестницу.