Дело принципа

— Представляешь себе, Далли, в Берлине, в одном очень хорошем ресторане, мы сидим и пьем пиво и вдруг видим, что за соседний столик усаживается солидная компания каких-то немолодых господ. Ну, нам, наверное, казалось, что они пожилые, нам-то было едва за двадцать, а им лет по тридцать пять, судя по всему. И среди них выделяется один человек. Осанкой, манерой, солидностью жестов. А особенно тем, что все вокруг него, что называется, приплясывают. Мы сидим, говорим о своем. Те тоже веселятся. Произносят тосты. Лакеи открывают шампанское. Красота! Тосты в честь этого господина, ну, который там как бы во главе. Ну, нам-то какое дело. Тут вдруг один мой приятель говорит: «Мне кажется, я этого индюка узнал! Это, если мне не изменяет память, граф такой-то, позавчера назначенный государственный секретарь по делам колоний». То есть, говоря по-нашему, министр. А этот мой приятель из всей нашей компании был самый… самый… самый…

— Самый знатный? — спросила я. — Или самый богатый?

— Наоборот! — засмеялся папа. — Вот совсем наоборот, самый безродный и уж точно самый бедный! Но зато самый честный. Когда мы собирались в ресторан, всего лишь пива попить, кстати говоря, уж не шампанского — он сразу честно и откровенно сказал: «Друзья, я сегодня совсем на мели, давайте без меня». Ну мы, конечно: «Что ты, что ты! Мы же старые приятели! Как тебе не стыдно…» Ну и все такое.

Папа замолчал, задумался, потер переносицу и спросил:

— Далли! О чем это я сейчас?

— Папочка! — с готовностью выпалила я. — О том, как один твой бедный и безродный приятель… Да, кстати, а как ты с ним подружился?

— Университет! — воскликнул папа и даже прищелкнул пальцами. — Бурши! Студенческое братство!

— А-а-а, — сказала я. — Теперь понятно. И что дальше? Вот этот твой приятель узнал в каком-то индюке аж самого министра колоний.

— Да, да! — подхватил папа. — И вот мой приятель говорит: «Кажется, я его знаю! Сейчас проверим!» А этот индюк-министр как раз произносил ответный тост. Что-то такое длинное, витиеватое, помпезное. Как он высоко ценит столь искреннее выражение поддержки со стороны своих ближайших сотрудников и соратников в многотрудном деле государственной службы… Ну и все такое. И вот тут мой дружок встает и говорит, адресуясь к министру: «Каспар! Заткнулся бы! Ну что ты болтаешь ерунду?» Эти господа вскочили с мест, казалось, они сейчас живьем проглотят моего приятеля — как вдруг сам министр поставил бокал и воскликнул: «Фредди! Дружище! Вот это встреча!» Бросился к нему, они обнялись, а потом ушли в дальний угол зала, сели за отдельный столик и проговорили, наверное, полчаса, а то и больше.

— Ух ты! — сказала я. — Как в хорошем романе. Наверное, они были какие-нибудь друзья-однополчане? Да?

— Угадала! — Папа снова прищелкнул пальцами. — Этот наш Фредди служил в Юго-Западной Африке. Там было какое-то опасное дельце. То ли мятеж, то ли что… Не помню точно. Так вот. Наш Фредди вытащил этого графа, раненного, из-под пуль туземцев. Такая история. Так что да, бывает, бывает…

Наверное, папа увлекся этой историей, чтобы отвлечься от того, что произошло только что. Чтоб что-то как-то, пусть самым дурацким манером, объяснить самому себе и отгородиться от неприятных вопросов.

— Вот видишь! — сказала я. — Значит, в романах пишут правду.

— А теперь ты мне скажи правду! — все-таки не вытерпел папа. — Что это было? Ты же не воевала в Африке? Не вытаскивала господина Ковальского из-под пуль?

— Чего не было, того не было. — Я даже руками развела. — Да его, такого жирного, и не вытащишь. Так бы и погиб под пулями туземцев.

Папа коротко засмеялся.

Потом посмотрел на меня, моргая беспомощными глазами:

— Но ведь это же весьма пожилой господин, а ты же не бурш! Ты же девочка! Что происходит? Может, это действительно был сон?

— Может быть, — сказала я. — Тебе будет гораздо проще считать именно так. Да и мне тоже так кажется.

— Но почему? — спросил папа. — Почему ты исчеркала и испортила купчую крепость?

— Долго объяснять, — сказала я.

— Я ослаб. — Он снова заморгал глазами. — Я должен был тебе надавать пощечин, запереть в темную комнату, позвать слуг и отправить тебя в имение до следующей весны самое маленькое. Чтоб ты там посидела во флигеле и в разум пришла. А я вот сижу на диване и задаю тебе вежливые вопросы. Что происходит, ты можешь мне объяснить?

— Сама не знаю! — Я сложила руки на груди, а потом взяла себя за локти, вспомнив, что это любимый жест Петера. — Но у меня тоже есть какое-то чувство: что-то происходит. Я должна была бы, по всем правилам, улыбаться, как цветочек-ноготочек на клумбе, и говорить: да, папочка, спасибо, папочка, конечно, папочка, делать книксены каждые полминуты — вот так…

Я показала ему, как хорошая девочка-паинька чуть приседает, растопырив юбочки, спрятав левую ножку сзади под подол, а кончик правой туфельки выставив чуть вперед из-под кружевных оборочек. Правда, оборочек на мне не было, поэтому книксен вышел довольно смешно, и папа улыбнулся тоже.