Дело Саввы Морозова

– Это наша актриса Андромаха Егоровна Цимпер, – представил ее Станиславский. – А это статский советник Нестор Васильевич Загорский.

– Да хоть бы и тайный, – неожиданно отвечала Андромаха Егоровна, которая, показалось Загорскому, пребывала в какой-то роли, – да хоть бы и три тайных советника! Приведите сюда хоть премьер-министра, вы меня этим не напугаете. Я служу искусству – а вы пытаетесь меня уничтожить!

Услышав такое, Нестор Васильевич навострил уши. Заметив это, Цимпер обратилась уже к нему напрямую.

– Боже милосердный, услышь меня! – возгласила она, протягивая руки к Загорскому. – Услышь и защити! Вели Пресвятой Деве накрыть меня своим защитным покровом, вели всему ангельскому воинству восстать и окружить меня неразрушимой стеной!

Загорский, в обход обычного порядка произведенный из статских советников прямо во вседержители, слушал актрису с большим вниманием.

– Это роль, – проговорил Станиславский, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. – Андромаха Егоровна репетирует роль… гм… гм… Регины из пьесы Генрика Ибсена «Привидения». Прекрасная пьеса, скажу я вам, множество животрепещущих тем поднимается: коррупция в церкви, разврат, венерические заболевания, инцест и прочее тому подобное. Это нам Немирович ее посоветовал – очень, очень хорошая пьеса.

– Пьеса?! – закричала Цимпер. – Роль? Какая еще роль? В том-то и дело, что никакой роли нет! У меня отняли все роли, вы слышите, все!

– Я не думаю, что Нестору Васильевичу интересны будут наши производственные трудности, – торопливо сказал режиссер.

– Это не трудности, это прямое убийство, – отвечала Андромаха с трагическим видом. – В то время как я по вашему приказу репетирую для студии новых форм, все мои роли в Художественном театре отдаются другим. А потом студия закрывается, не открывшись, и я остаюсь на бобах!

– Вовсе нет, любезнейшая Андромаха Егоровна, ни на каких бобах вы не остаетесь, – возразил Станиславский, – у вас есть прекрасная роль Марины в спектакле «Власть тьмы».

Тут Цимпер захохотала замогильным голосом, каким, по ее разумению, должны были смеяться в пьесе Ибсена натуральные привидения или, может быть, даже древнеримские вакханки.

– Ах-ха-ха! – кричала она. – Ах-ха-ха-ха-а-а! Марина, вы говорите? Так ведь на Марину назначена Лилина, и как это вы могли забыть? Я говорила и тысячу раз повторю: меня извергли из театра, исторгли – и только потому, что я имела слабость пойти за вами в студию новых форм. Кто возместит мне убытки, кто покроет мои страдания, кто компенсирует мои нечеловеческие муки?!

Тут Станиславский каким-то особым образом прищурил глаз, лицо его враз переменилось, и Загорскому почудилось, что он сейчас тоже заговорит голосом какого-нибудь древнегреческого бога или даже, чем не шутит, самого Люцифера. Однако, покосившись на статского советника, он в последний момент, кажется, передумал. Лицо его разгладилось, сделалось обыкновенным, и он несколько устало проговорил:

– Андромаха Егоровна, прошу вас, голубушка, оставьте нас с господином Загорским. Обещаю вам, что вопрос ваш мы непременно решим и никто не останется в обиде…

Секунду Цимпер испытующе глядела на него, потом воскликнула:

– Смотрите же, вы поклялись! Поклялись всем самым святым, что есть на свете! Не обманите девушку, не обидьте сироту!

И, бросив кокетливый взгляд на Нестора Васильевича, вышла вон.

– Сирота, – с досадою проговорил Станиславский. – Девушка! Нет, для такого случая одно есть слово – актерка. Не подумайте чего плохого, я и сам актер, но это… Одно дело – театр, и совсем другое – жизнь. Вот, кстати сказать, Желябужская вела себя с Морозовым совершенно как актерка: мучила, терзала, морочила голову, а в конце и вовсе ушла к Горькому. Как знать, может быть, эта история и стал причиной того, что Савва Тимофеевич сейчас в таком тягостном состоянии… А впрочем, что говорить!

И он в полном огорчении махнул рукой. К его удивлению, Загорский не стал и дальше донимать его вопросами, лишь поблагодарил и, коротко попрощавшись, покинул кабинет. Глядя ему вслед, режиссер с горечью думал о том, что он, очевидно, устремился за Цимпер. Ладно бы ему просто понравилась барышня, это было бы еще полбеды. Но статский советник не произвел на Станиславского впечатления человека увлекающегося и безоглядного дамского угодника. Скорее всего, он решил и ее допросить. Можно себе представить, что сейчас наговорит ему обиженная Андромаха Егоровна. Нет человека более желчного и злоязычного, чем обиженный лицедей. И вот теперь Загорский, вместо того чтобы по старому доброму обычаю предложить госпоже Цимпер квартиру и содержание, будет допытываться, нет ли у них в театре революционной ячейки.