Дело Саввы Морозова

– Да-да, к Московскому Художественному театру. По мнению Владимира Ивановича, Савва Тимофеевич пытался давать ему какие-то приказы, притом недопустимым тоном и, более того, отменял его распоряжения. Немирович почему-то решил, что Савва набивается к нему в начальники, а когда это не удалось, захотел и вовсе отставить его от дел. Ситуация вышла до крайности напряженная и некрасивая.

Статский советник хмыкнул – любопытно. И чью же сторону взял господин Станиславский?

Господин Станиславский, как оказалось, не взял ни одну, ни другую сторону, да и не мог он выбрать между Немировичем и Морозовым. Немирович – его товарищ, сооснователь театра. Савва – тоже его товарищ, на чьих деньгах и кипучей энергии театр возрос. Он так и сказал Владимиру Ивановичу, что такого помощника и деятеля баловница судьба посылает раз в жизни. В тот раз ссору как-то удалось замять, но и Морозов, и Немирович затаили против него обиду. И обида эта в конце концов вылезла на поверхность. Морозов недавно ушел из театра, а Немирович хоть и остался, но до сих пор смотрит на Станиславского несколько косо.

– Значит, Немирович и Морозов были в ссоре? – задумчиво проговорил статский советник.

– В очень сильной. Савва Тимофеевич – человек самолюбивый и не привык, чтобы ему прекословили, а Немирович – человек искусства, и самолюбие у него еще более болезненное. А я стоял между ними и принимал удары с обеих сторон.

Станиславский вздохнул, потом с некоторым сомнением посмотрел на Нестора Васильевича. Видно, что он боролся с желанием сказать что-то еще, и в конце концов желание это побороло осторожность.

– Скажу больше, – режиссер понизил голос, как будто их могли подслушать, – Андреева права. Обстановка создалась настолько тяжелая, что в какой-то момент я действительно решил уйти. Решил создать что-то вроде студии новых театральных форм. Театр эксперимента, если хотите. Савва обещал меня в этом поддержать. Я даже набрал уже актеров и рабочий персонал, начались репетиции. Но тут у Саввы случилась болезнь…

Нестор Васильевич поднял брови. Болезнь? Что за болезнь? Станиславский объяснил, что речь идет о нервном заболевании. Как уже говорилось, Савва Тимофеевич очень эмоционален, по этой части иному актеру может дать фору сто очков вперед. Но эмоциональность его… как бы это помягче выразиться… Ну, словом, имеет наследственный характер и иногда выражается в несколько экстраординарных формах. Да об этом уже все говорят и даже в газетах пишут.

– Я, простите, московских газет не читаю, – отвечал статский советник.

Константин Сергеевич покачал головой: господин Загорский счастливый человек, а вот ему приходится читать все, в том числе и разные гадости, которые пишут про театр. Иной раз поражаешься глупости и злонамеренности людей, в частности разных там писак…

– Так что же говорят газеты о Морозове? – перебил его Нестор Васильевич.

Газеты говорят, что Савва Тимофеевич, увы, сходит с ума. Он практически недееспособен, его хотят лишить управления Никольской мануфактурой. Это очень, очень тревожная новость. Менее всего бы Станиславскому хотелось, чтобы его старинный товарищ и меценат, замечательный человек Савва Морозов оказался в желтом доме. Так или иначе, первые явные признаки болезни проявились еще в прошлом году, когда они создавали студию. Он сильно нервничал, быстро переходил от возбуждения к унынию, наконец охладел к делу совершенно и отказался от участия в нем…

В этот миг за дверью послышалась какая-то возня, крики: «Он занят!» и «Дело жизни и смерти!» – и дверь распахнулась настежь. В кабинете словно ураганом повеяло, и в следующую минуту ураган ворвался внутрь собственной персоной. Он имел наружность молодой еще шатенки с интересным и чрезвычайно подвижным лицом. Казалось, что по лицу этому беспрерывно прокатываются какие-то волны и оно ни на минуту не успокаивается. Глаза ее слепо – да, именно так, слепо, словно у горгоны Медузы после отрубания головы, – так вот, глаза эти шарили по кабинету, словно ища, кого бы превратить в камень. На миг они остановились на Загорском, и статский советник неожиданно почувствовал себя крайне неуютно. Но, видно, не найдя для себя в нем ничего интересного, женщина перевела взгляд на режиссера. Глаза ее вспыхнули ядовитым зеленым огнем и так ожгли Станиславского, что, будь на его месте человек менее закаленный, нет никаких сомнений, что он был бы немедленно испепелен и обратился в столбик дыма.

К счастью, Константин Сергеевич был опытным режиссером, и актеры окружали его с ранней юности, как, бывает, дрессировщика окружают львы и тигры даже в домашней обстановке. При этом он не только не боится их, но даже и в какой-то степени помыкает, заставляя делать то, чего они не хотят и что, напротив, очень хочется ему. Однако опыт нам подсказывает, что актеры подчас бывают куда опаснее львов и тигров и класть им голову в пасть не рекомендуется даже самым отчаянным театральным деятелям.

– Боже правый! – вскричала эксцентрическая барышня, возведя очи горе. – Я гибну! Пусть весь свет видит, как меня убивают на глазах у всех!