Дело Саввы Морозова

Зинаида Григорьевна сделала два шага, немеющей рукой откинула занавеску в сторону. Вдалеке, по бульвару, отделявшему гостиницу от набережной, стремительно убегал человек. Черные волосы, крепкая спина, ноги, работавшие словно маховик, – где-то она его видела… Но где?

Вошедший в комнату Загорский нашел ее в полуобморочном состоянии.

– Его убили, – повторяла она без всякого выражения, будто машина, – его все-таки убили…

Не тратя времени на слова, Нестор Васильевич взял Морозова за запястье, слушал пульс. Пульс прощупывался, хоть и слабый, прерывистый.

– Он жив еще, – сквозь зубы процедил Нестор Васильевич и гаркнул: – Ганцзалин!

В номер, как вихрь, ворвался помощник.

– Морозов еще жив, – сказал статский советник. – Берем его и – в клинику. Я веду машину, ты стараешься остановить кровотечение.

Они погрузили бездыханного Морозова на одеяло и понесли было к двери. Но Нестор Васильевич, что-то сообразив, вдруг остановился.

– Не туда, – сказал он. – Не нужно, чтобы его лишний раз видели. Давай через окно.

И они вместе с Морозовым, лежащим на одеяле, ринулись к окну.

– Куда вы, куда?! – кинулась за ними Зинаида Григорьевна.

– Попытаемся его спасти, – коротко отвечал Загорский. – Постарайтесь пока никому не говорить, что тут случилось. О полицейском протоколе я позабочусь… Через пару часов приходите в консульство, я или Ганцзалин будем там.

И они с помощником вышли прямо в окно, благо оно было совсем невысоко от земли.

Когда спустя два часа Зинаида Григорьевна подъехала к консульству, к ней вышел мрачный Загорский.

– Что, – сказала она, волнуясь, – что с ним? Он жив?

Статский советник лишь молча отвел глаза.

* * *

Старообрядческое Рогожское кладбище, в обычные дни тихое и спокойное, сейчас было полно народом. Время от времени, словно рябь, проходило по людскому морю волнение, потом оно стихало, и море это снова замирало в скорбном оцепенении. Не менее пятнадцати тысяч человек пришли на похороны купца первой гильдии, мецената, благотворителя, мануфактур-советника Саввы Морозова.

Горе объединило все ветви купеческого рода Морозовых. Впереди всех скорбно стояли Тимофеевичи, к которым принадлежал сам Савва, чуть далее – Викуловичи, Захаровичи и Абрамовичи. Отдельно, словно утес в бушующем море, замерла мать Саввы Мария Федоровна. Горе заострило ее лицо, окаменило черты, казалось теперь, что это не женщина, да и не живой человек вовсе, а скульптура, целиком рубленная из мрамора или гранита. Окруженная напуганными детьми, поддерживаемая под руку старшим – восемнадцатилетним Тимофеем, стояла вдова умершего, Зинаида Григорьевна. На лице ее отражалось странное чувство горя и растерянности, словно она до сих пор не верила в случившееся, никак не могла его принять, хотя со дня гибели мужа прошло уже больше двух недель.

Кроме ближайших друзей и родственников, стояли здесь делегаты от рабочих Никольской мануфактуры, представители разных политических партий, депутаты Государственной думы, предприниматели и деятели культуры, в том числе люди театра, которых особенно выделял и любил Савва Тимофеевич. Среди них царило настроение угрюмой растерянности, многие никак не могли свыкнуться с мыслью, что добрый, щедрый, жизнелюбивый Савва покинул их так рано, так трагически.

Нестор Васильевич и Ганцзалин, стоявшие несколько поодаль, тем не менее нашли себе удобное положение, откуда место похорон было видно как на ладони.

– Как же так оно все получилось? – с недоумением спросил Ганцзалин. – Почему Морозов решил покончить жизнь самоубийством?

– Довели, – просто отвечал Загорский, покручивая на пальце железное свое кольцо, доставшееся ему от деда-декабриста. – Месяцами нагнетали обстановку, играли на нервах, провоцировали душевную болезнь – лишь бы своего добиться, лишь бы деньги получить. Узнав, что мы охраняем Савву, большевики запаниковали: поняли, что я могу арестовать наиболее решительных из них, как до того арестовал Оганезова и Тер-Григоряна. Решили идти ва-банк, нанести удар первыми…

Он прервался, глядя на генерал-губернатора Москвы Козлова, который подошел к Зинаиде Григорьевне.

– Что говорит? – спросил помощник, у которого зрение было не такое отменное, как у господина, да и по губам он читал гораздо хуже.

– Соболезнование выражает, – отвечал статский советник.

– И все?

Несколько секунд Загорский молчал, внимательно глядя на лицо генерал-губернатора, потом горько усмехнулся.

– Говорит, что не верит в разговоры о самоубийстве. Говорит, что Савва Тимофеевич был слишком значительным и уважаемым человеком. Говорит, что это огромная потеря для всех…

– Дорога ложка к похоронам, – пробурчал Ганцзалин. – При жизни нервы ему портили, после смерти слезы крокодиловые льют. Так что там с большевиками было?