Дело шести безумцев

Здание совсем не вписывалось в антураж поместья Воронцовых: Каземата – обители их детей, картинной галереи и торчащих остовов оранжереи. Пусть разрушенная, она все еще поражала своим величием. Где-то там, за филигранно вырезанной дверью, в хозяйском доме все еще парят тени райских птиц. Где-то там мечется тень Владиславы Воронцовой, мамы Аллы, – жар-птицы, потерявшей своего птенца. Где-то там восседает орлом Сергей Воронцов, лишившийся родового гнезда и половины семейства. Где-то здесь мы с Максимом восстали когда-то фениксами из пламенного ада, устроенного Аллой.

Наплевав на запрет – «не ступайте на газон!» – со всех ног я побежала к оранжерее. Стеклянный купол был разорван справа выдранной четвертинкой. Металлические изогнутые перегородки скалились брекетами между торчащих кривых зубов-осколков.

Запутавшись ступнями во вьюнах, я упала в расползшиеся плющи с ромбической красной листвой. Они обволакивали щупальцами расколотые ладони и лица рухнувших античных статуй. Одна трехметровая Геката – богиня морока, смерти и кошмаров – высилась на пьедестале, вздымая к небу три потухших факела.

Потухшим здесь было все.

Назидательный грозный взгляд окаменевшей Гекаты, почти такой же, как у Камиля, когда он смотрел на меня в редкие мгновения до нашего перемирия, сменился тревожным и растерянным взглядом Жени.

– Кира, вставай с травы! Так нельзя!

Словно прошел не год, а столетия. И люди будущего все еще ведут раскопки древних артефактов, установив повсюду технические прожекторы и сканеры, зацементировав парковку для персонала и повесив предупредительные таблички на трех языках о риске отравления неизвестными ядами, если находиться без респиратора и комбинезона.

– Я на этом газоне валялась лицом, Женя. Какие респираторы? Что тут вообще происходит?!

– Максим превратил тут все в лабораторию. Он сам контролирует ее теперь. Торчит здесь с утра до ночи.

– Но, Женя… ключ к переводу дневников… это не какая-то травка или пудра. Это шифр. При чем тут лаборатория? Что он там изобретает?

– Ты его девушка или кто? Вот и спроси, что он ищет или создает.

– Он прячет, – поднялась я с красных листьев плюща, – он прячет здесь какую-то правду.

Пришлось мне, как когда-то с Аллой (точнее, с актрисой Машей), когда она повела меня на экскурсию в свой парник, обернуться в одноразовый комбинезон с вставленными в него сапогами и капюшоном и озаботиться прозрачным респиратором на все лицо.

– Алла боялась, что я заражу ее растения, а теперь вы боитесь, что ее растения заразят чем-то вас?

– Это требование Максима. Он главный.

– Спорим на штуку, что он не оборачивается в этот латекс, прохаживаясь здесь?

– Тебе видней, во что он там оборачивается! Но штуку я проигрывать не хочу…

Мы с Женей двигались по территории в сумерках, и от нашего движения включались прожекторы, в спины поворачивались глазки видеокамер, пока ногами мы рассекали красные сканирующие лучи.

– В оранжерею никто не заходит. Только Максим.

– Значит, у нас мало времени, – ускорила я шаг.

Двери не было – той самой, у которой бабушка засекла наш с Максом поцелуй. Внутри все компьютеры и мониторы были вынесены, одни лишь провода лапками сороконожек торчали из стен, цепляя меня то за голову, то за руки.

– Кактус Пуйя? Что с ним?

– Его опалило взрывом. Кактус увял. Его распилили и вывезли на «КамАЗах».

– Он расцвел в те пять минут, когда…

– Умирала Алла, знаю, – пропыхтел Женя, и внутреннее стекло его респиратора покрылось паром.

Я стояла на той самой точке, где находились мы с Максимом, когда Алла целилась сквозь меня в бочки с взрывоопасным веществом. Я хотела почувствовать хоть что-то: вину, ненависть, горе, печаль.

Ничего не произошло.

Место преступления, где я когда-то убила человека, – и все. Даже катер «Инфинити» с Власовым волновали меня сейчас больше, чем оранжерея Аллы… которая, наоборот, успокаивала.

Может, потому, что смерть Аллы была доказана и объяснена, а смерть Власова – нет. А что я за криминалист, если не докопаюсь до правды?

– Пойдем в Каземат, – развернулась я, чувствуя, что меня тянет в другую точку, – в комнату Аллы.

Дом, в котором я впервые увидела их всех: Максима, Костю, Аллу – настоящую и подставную, даже Женю.

– Почему я помню только хорошее об этом месте? – обернулась я к последнему.

– Посттравматический синдром. Иначе не выжить. Поверь, я тоже помню только радостные моменты.

Он вбежал на второй этаж по пыльным ступеням лестницы. Никто не убирался здесь больше полугода. Мебель была накрыта чехлами, вся техника выдернута из розеток. Вместо диска луны в окно лупился круглый прожектор, в луче которого играла в догонялки пыль.

Приложив руку, я распахнула дверь в спальню Аллы, замазанную черной краской так, что уравнения смерти было не видно: и пол, и стены тоже были в краске, черное пятно расползлось от эпицентра почти до середины холла.

Пахнуло затхлым даже сквозь защитное стекло респиратора.

– Тут погибло много насекомых и летучих мышей. А проводить уборку Макс не разрешает. Он не трогает ничего, что было в комнатах.

Я подошла к гардеробной, распахивая створки с одеждой Аллы, когда раздался голос: