Дело шести безумцев

– Хочешь сравнять счеты? Максим единственный, кто остался. Я был рад, клянусь, – дернул он рукой в мою сторону, но я спрятала ладони под стол, – такими репликами не раскидываюсь – был рад, что вы сошлись. Радовался, что он угомонился и даже… о женитьбе спрашивал – благословлю ли я вас. И я сказал, чтобы он слушал сердце. Прошу тебя, Кира. Не убей и второго моего ребенка! Оставь мне сына!

– Прекратите давление, – вмешался Камиль, пока юристы стой и с другой стороны помалкивали. – С Журавлевой сняты все обвинения по делу Воронцовой.

– Но палец ее с курка снят не был. А теперь без него остался и Максим.

Я не поняла, без чего там Максим остался? Без курка? Боже, что именно я ему отрезала?! Осталось ли ему что возводить?!

– Сергей Владиславович, – вмешался очень дорогой адвокат, – достаточно.

А затем посмотрел на меня, зачитывая с листка:

– Максим Сергеевич Воронцов отказывается подавать иск на Киру Игоревну Журавлеву в связи с нанесением физического вреда его здоровью. Претензий не имеет, считая случившееся несчастным случаем. Инцидент исчерпан, но Сергей Владиславович Воронцов – отец пострадавшего – просит провести с сотрудницей сыскного бюро разъяснительную беседу, отправить на психиатрическую экспертизу и переаккредитацию.

– Журавлева стажер. Между ней и бюро трудовой договор не заключен, – наконец-то подал голос один из наших юристов. – Все остальные требования будут удовлетворены в добровольном порядке, разумеется.

– Разумеется, – кивнул адвокат Воронцова, уводя своего клиента.

– Кира, оставь мне сына! Оставь мне моего ребенка! – кричал в дверях Воронцов, хватаясь за косяки. – Не отправляй его к Аллочке! Молю, пощади меня!

Я зажала уши руками, пока Воронцова выпроваживали все три адвоката, а меня на всякий случай загородили собой Воеводин и Камиль.

– Что нужно подписать? – уставилась я в пустоту, не фокусируя взгляд ни на чем. – Я подпишу все, что нужно.

– Кира, – опустился Воеводин на тот же стул, где только-только восседал Воронцов. – Это временно. Так ты будешь защищена от любых последствий.

– Я спасу вас, – иронизировала я, – спасу вас всех тем, что уйду. Не переживайте. Я не хочу, чтобы кто-то умер.

– А я не хочу, – удалось наконец Воеводину заглянуть в мои глаза сквозь толщу солнцезащитных линз, – расследовать твое убийство. Если ты доверяешь мне…

– Нет, – резко оборвала я его, – вы такой же, как Алла. Манипулятор. Вот вы кто! Я вас ненавижу!

На этой реплике вздрогнул даже Смирнов, но меня уже было не унять:

– То, что вы делаете с Камилем… и со мной! Мы ваши пешки! Ваша шахматная партия! А играете вы сами с собой, Семен Михайлович. Вы такой же, как Воронцова. Используете людей и не говорите для чего! Чтобы распутывали за вас дела? Если бы вы не плевали на награды, а поздравительные телеграммы не подкладывали под качающуюся ножку стола, я бы поняла… и тщеславие, и тягу быть лучшим. А для вас это все – люди и бюро – просто азарт! Вы поэтому все нераскрытые дела берете, чтобы себя проверить – сможете или нет? Бросаете нас и смотрите, всплывем мы или нет! Только там не речка, там расплавленная вулканическая лава под нами!

– И вы каждый раз всплываете даже из бассейна, полного жидкого бетона, – кивнул он, но я заметила, что грустно и как-то безжизненно.

Словно мои слова выпустили из него последний вдох, последний воздух, оставшийся внутри шарика, и больше невозможно было лететь, оставалось только падать.

Но ведь падение – тоже немножко полет, когда остается лишь вера.

– Я рада, что вы меня отстранили, – подписывала я бумажки, подпихиваемые юристами одна за другой. – Я бы и сама ушла. Живите и радуйтесь, что меня нет рядом и я не убью вас, как Аллу, чужим пальцем на курке!

Я подобрала с пола рюкзак и выбежала за дверь.

В фойе меня заметил Женя. Отклеившись от очередной блондинки, он нагнал меня, пытаясь подбодрить:

– Кир, все уляжется, и мы с тобой еще расследуем сто преступлений!

– Мне бы в одном разобраться, Жень, но все равно спасибо.

– Не пропадай, ладно. И… если встречу Макса, передать ему что-нибудь? Записку там или другую контрабанду?

Я задумалась… а сколько страниц потребуется мне, чтобы написать ему слова, которые он должен услышать и которые я не могу произнести?

– Передай ему: «Прощай».

Таким стало бы последнее слово любого эпоса, что я посвятила бы Максиму.

Я то плелась по улицам, то бежала со всех ног, то оборачивалась, то вращалась вокруг себя, расправив руки. Я словно бы играла на публику, не понимая, а действительно ли я хочу изображать всю эту дурь, или кривляюсь, потому что именно этого от меня ждут?

Резко развернувшись, я побежала в сторону парка Горького. Там много людей, и, если я начну тыкать себя зубочистками в чебуречной, кто-нибудь да вызовет психиатричку.

Развалившись на газоне, вытащила мобильник. Сообщений от Максима нет, звонков тоже. Я не знала, как быть. Я даже не знала, что сделала с ним. И с какими репликами мне звонить: «Привет, как ты? Не болит отрезанное… сердце?»