Да… с сердцем все было ясно. Даже когда Максим отойдет от травм и будет готов простить мне все, помня о своих словах на балу – «лишь бы всегда рядом», смогу ли я простить себя? Смогу ли доверять себе? Что еще я отрежу ему, когда ночью он обнимет меня со спины?
Сунув мобильник в рюкзак, достала планшетку, прочитав стих Аллы:
– Освобождение, – закатила я глаза, – всю жизнь овца волков боялась, а съел ее пастух. – Я посмотрела на заклеенный повязкой участок руки, где трепыхался журавль без крыльев.
Судя по тексту, я должна была что-то найти… новую подсказку? Очередную загадку? Уравнение, головоломку, издевку?
– Алка, подскажи! – вытянула я руки к облакам. – Что бы ты сделала? Где бы ты сейчас была? Стой-ка… а где ты сейчас? Где ты, Алла…
Никогда раньше я не задавалась вопросом, где похоронена Воронцова. Весь стих был пропитан траурным и похоронным настроением. О месте погребения Аллы знал Максим, но ответит ли он, когда я позвоню?
Нет, нельзя. Ему нельзя приближаться ко мне. Никому нельзя!
Кто еще? Воеводин. Но я только что на него наорала. Камиль. Но он все расскажет Воеводину!
Оставался Женя Дунаев, и я позвонила ему:
– Кира, я не могу с тобой разговаривать. Мне запретили, прикинь! Воеводин запретил!
– Женя, где Алла?
– Господи, Кира! Ты же знаешь!
– Где ее могила?
– Понятия не имею, – прошептал он. – Зачем мне это? Прости, я вешаю трубку… Не вляпайся там ни во что!
Решив все-таки не швырять пока телефоном в ствол дерева, я набрала последний номер из тех, что не набрала бы никогда без жизненной необходимости.
– Кир, даров! Звонишь, надеюсь, чтобы дать мне! Ну! Интервью! Ты же поняла! – расхохотался Антон. – На письмо ты так и не ответила.
«Рубила людей и себя, прости, не было времени», – ответила я в мыслях, но вслух произнесла:
– Спрашивай. А потом спрошу я. Всего один вопрос, ты ответишь.
– Лады, не жалко хорошему человечку подкинуть ответиков!
– Тогда быстрее покончим с этим. У тебя три вопроса. Задавай.
– Я давно-давно их выписал! – листал он блокнот, пока я смотрела на него по видеосвязи. – Вот первый. Что ты чувствовала, убивая Аллу? И честно, Кира! Отвечай, как на исповеди!
– Сожаление, – произнесла я, игнорируя слово «убивая», ведь Воронцов-старший и неизвестно кто еще считали, что я не потерпевшая, а убийца. – Потерю. Она была частью меня. Я почувствовала, что потеряла кусок себя самой. Проклятый, дьявольский кусок, но все равно дорогой. Дорогой мне тем, что другого такого я больше никогда не найду и навсегда останусь с дырой. Умерла она, а пулевое отверстие теперь во мне.
Антон захлопал в ладоши.
– Кира – огонь! Огнище! Второй вопрос: что ты чувствовала, влюбляясь в Максима?
– Что он заполнит пустоту. Что у него такая же рана, как у меня, и они наложатся друг на друга, став единым целым. Я не чувствовала страха рядом с ним. Он не такой, каким был Костя. Костя был хорошим, а Максим хотел им стать. Но он такой же, как я. Он считает себя плохим, считает себя убийцей. Я тоже. А минус на минус дает плюс. И я желала нам счастья. Желала остаться в плюсе, если нам не суждено было умереть в оранжерее.
– Желала? А почему в прошедшем времени?
– Это твой третий вопрос?
– Ага! Не подловишь! Нет, Кира, вот мой третий вопрос: что ты сделаешь с убийцей своих сестер?
– Антон… еще одно слово про моих сестер, и я вызову оцепление к твоему подъезду.
– Ты не сотрудник бюро. И раньше-то стажером была, а сейчас погнали тебя метлой. Никого ты не вызовешь! Хочешь задать свой вопрос, отвечай на мой!
Выдирая с корнем окружающую меня траву, я не знала, что говорить, но мне пришлось ответить, когда в голове шепнула Алла: «Соври…»
– Предам суду, – ответила я, понимая, что впервые солгала.