Нѣсколько дней сряду Ипполитъ Ивановичъ былъ скученъ и какъ-бы потерялъ равновѣсіе.
Каждое утро, до прихода кліентовъ, онъ больше обыкновенно полулежалъ мечтательно въ большихъ креслахъ и разсѣянно проглядывалъ газеты. Въ одно изъ такихъ утреннихъ полулежаній глаза его, пробѣгая меланхолически столбецъ офиціальныхъ извѣстій, остановились вдругъ на имени, которое заставило его приподняться и встрепенуться. Онъ прочелъ быстро, но внимательно пять строкъ, въ которыхъ значилось, что дѣйствительный статскій совѣтникъ Саламатовъ увольняется отъ должности по прошенію, съ производствомъ въ тайные совѣтники и съ мундиромъ.
Прочитавъ два раза, Воротилинъ тотчасъ-же просіялъ.
— А, сорвалось! вскричалъ онъ и вскочилъ съ кресла.
Это неожиданное извѣстіе сразу оживило его. Саламатовъ вышелъ въ отставку, разумѣется, не по доброй волѣ. Покидать такую должность, какую онъ имѣлъ, было-бы нелѣпо въ его дѣлахъ. По крайней мѣрѣ онъ, Воротилинъ, будь онъ на мѣстѣ Саламатова, низачто-бы не отказался отъ своего офиціальнаго положенія.
«Ну-съ, любезнѣйшій Борисъ Павловичъ, думалъ Воротилинъ, подергивая свои бакенберды, — теперь ваши акціи сразу шлепнулись! Какъ вы ни были универсальны по части всякихъ фокусъ-покусовъ, а все-таки вы брали больше тѣмъ, что мѣтили въ сановники».
Ипполитъ Ивановичъ положилъ газету на столъ, подошелъ къ окну и долго потиралъ себѣ руки.
У него тотчасъ-же въ головѣ сложилось что-то вродѣ компаніи, объективомъ которой было-бы воспользоваться половчѣе случившимся съ Саламатовымъ казусомъ. Съ гримасой остановился Ипполитъ Ивановичъ на Малявскомъ, но не могъ въ своихъ соображеніяхъ обойти его. Послѣ сцены у Авдотьи Степановны ихъ отношенія перешли опять, наружно, на пріятельскую ногу; но каждый разъ, какъ Воротилинъ встрѣчался съ Малявскимъ, онъ очень хорошо чувствовалъ какъ тотъ обдаетъ его сознаніемъ своего превосходства, а то такъ и просто полупрезрительною гадливостью.
Но Малявскій по всѣмъ статьямъ долженъ былъ сдѣлаться преемникомъ Саламатова. Теперь, когда звѣзда камергера видимо клонится къ закату, надо было поскорѣе заручиться поддержкой Малявскаго, предложивши ему настоящій наступательный и оборонительный союзъ, а презрительное фырканье Малявскаго проглотить, какъ свѣжую устрицу.
Ипполитъ Ивановичъ такъ преисполнился желаніемъ поскорѣе пустить въ ходъ свой планъ, что уѣхалъ тотчасъ-же, сказавъ человѣку, что сегодня у него пріема не будетъ.
Почти такое-же впечатлѣніе произвелъ газетный листокъ и на Иларіона Семеновича Малявскаго. Отставка Саламатова для него была сюрпризомъ, и онъ, по прочтеніи пяти печатныхъ строкъ, привскочилъ съ мѣста и сталъ потирать себѣ руки.
Не такъ давно подтрунивалъ онъ надъ Саламатовымъ и доказывалъ, что ему нелѣпо нести служебную обузу, но про себя онъ прекрасно сознавалъ, что Саламатовъ потеряетъ по крайней мѣрѣ половину своего кредита, какъ только перестанетъ быть крупнымъ штатскимъ генераломъ.
«Спотыкнулся, повторялъ про себя Иларіонъ Семеновичъ, выпячивая нижнюю губу. — Надо сегодня-же провѣдать кой кого изъ жидовъ, посмотрѣть, какой это произведетъ на нихъ эффектъ, и если слышно про какое-нибудь крупное дѣло по саламатовской спеціальности, то прибрать его къ рукамъ».
Въ этихъ размышленіяхъ засталъ Малявскаго Воротилинъ.
— Читали? спросилъ Ипполитъ Ивановичъ.
— Читалъ, отвѣтилъ Иларіонъ Семеновичъ.
— Сковырнулся?
— Сковырнулся.
— Итакъ, что уже больше ходу ему нѣтъ въ высшія сферы?
— Полагать надо.
Оба разсмѣялись: Малявскій короткимъ, сухимъ смѣхомъ, Воротилинъ раскатистымъ гоготаньемъ. Но тотчасъ-же послѣ того хозяинъ взглянулъ на гостя съ довольно замѣтной пренебрежительной усмѣшкой и подалъ ему сигару съ такой миной, которая ясно говорила: «Милый другъ, я очень хорошо знаю, зачѣмъ ты сюда явился».
Воротилинъ, усѣвшись на угольномъ диванѣ, положилъ свою пухлую руку на колѣна Малявскому и заговорилъ съ какимъ-то особеннымъ добродушіемъ и развязностью:
— Вы, можетъ быть, знаете, добрѣйшій Иларіонъ Семеновичъ, что бывшая одалиска отставного генерала Саламатова выиграла процессъ Загариной?
— Да? небрежно откликнулся Малявскій.
— Какже, какже! въ послѣдней инстанціи. А вѣдь если-бъ вы тогда хорошенько вошли въ это дѣло, мы-бы его обработали по-своему. Повѣрьте, я не хочу перебирать старое; я попросту скажу вамъ: намъ-бы слѣдовало гораздо тѣснѣе сплотиться.
— Вамъ пришла эта мысль, спросилъ хихикая Малявскій, — навѣрно сегодня, послѣ извѣстія объ отставкѣ Саламатова?
— Если хотите, да; но и прежде я нѣсколько разъ наводилъ васъ, любезный другъ, на ту-же тему.
Слова «любезный другъ» вызвали на лицѣ Малявскаго замѣтную гримасу. Тонъ Воротилина началъ уже въ немъ возбуждать желаніе осадить хорошенько пріятеля.
— Я не понимаю, заговорилъ онъ, разваливаясь съ ногами на диванѣ и щуря глаза, — изъ-за чего вы, милѣйшій Ипполитъ Ивановичъ, такъ усердствуете? Я никогда не прочь принять участіе въ такомъ дѣлѣ, которое отвѣчаетъ моимъ способностямъ и знаніямъ, но, признаюсь, не желаю больше впутываться въ такія водевильныя предпріятія, какъ, напримѣръ, задуманное вами тогда пріобрѣтеніе процесса Загариной…