Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Я поступлю, какъ мнѣ говорятъ мои убѣжденія, заключила Катерина Николаевна и сдѣлала два шага назадъ, давая этимъ знать, что аудіенція кончена.

Кучинъ понялъ это и всталъ.

— Будьте покойны, сказалъ онъ особенно сладко: — я не позволю себѣ ни одного лишняго слова въ письмахъ моихъ къ Александру Дмитричу…

— А я, перебила его Катерина Николаевна, — передамъ весь нашъ разговоръ мужу и мы обсудимъ его.

И она поглядѣла на Кучина многозначительно.

— Не заглушайте голоса вашего сердца, произнесъ со вздохомъ Кучинъ, сдѣлалъ афектированный поклонъ, направился къ двери, но, не дойдя до нея, вернулся и спросилъ глухимъ голосомъ:

— Думаете вы, что госпожа Тимофѣева сказала свое послѣднее слово?

— Отъ чего-жь вы не удостовѣритесь сами? отвѣтили ему такимъ тономъ, что онъ тотчасъ отретировался.

Уходъ Кучина вовсе не успокоилъ Катерину Николаевну. Она была едва-ли не тревожнѣе, чѣмъ послѣ его перваго визита.

«Какъ я глупо вела себя!» вскричала она и почти до крови закусила губы. А на сердцѣ у ней щемило, и дилемма, поставленная передъ нею Кучинымъ, требовала разрѣшенія.

Кучинъ не лгалъ. Александръ Дмитричъ собрался ѣхать въ Петербургъ проститься съ нею. Что-же дѣлать? Въ письмѣ упрашивать его, чтобы онъ этого не дѣлалъ — нельзя. Молчать — значитъ допустить его до этой поѣздки…

Портьера зашелестила. Катерина Николаевна слегка вздрогнула, увидавъ Борщова.

— Почему-жь ты не вышелъ? кинула она ему почти гнѣвно.

— Я разсудилъ, спокойно отвѣтилъ онъ, — что мой приходъ былъ-бы совершенно безполезенъ. Ты, и такъ, кажется, съумѣла отправить его во-свояси.

— Все твое резонерство, Поль! Если-бъ ты вошелъ въ началѣ разговора, онъ-бы не сталъ разыгрывать опять роль посредника и не сказалъ-бы мнѣ вещи, которая ставитъ меня въ очень непріятное положеніе.

— Что-жь такое? все такъ-же спокойно выговорилъ Борщовъ.

— Онъ сообщилъ мнѣ, что Александръ Дмитричъ хоть и при смерти боленъ, но желаетъ ѣхать сюда…

— Сюда? переспросилъ Борщовъ уже менѣе спокойно — ну что-жь, пускай его ѣдетъ.

— Конечно, пускай его, повторила раздраженно Катерина Николаевна, — но Кучинъ говоритъ, что цѣль этой поѣздки — предсмертное свиданіе со мной.

Борщовъ ничего не сказалъ на это и только слегка пожалъ плечами.

— Ты понимаешь, заговорила Катерина Николаевна, подходя къ нему ближе, — что если это такъ, то мнѣ слѣдуетъ воздержать его отъ такого безумія…

— Почему-же? перебилъ Борщовъ и заходилъ по комнатѣ скорыми шагами.

— Да вѣдь если онъ такъ слабъ, онъ не доѣдетъ.

— Какъ знать, возразилъ опять Борщовъ съ какимъ-то полушутливымъ оттѣнкомъ, который очень не понравился Катеринѣ Николаевнѣ. —Ты говорила, что онъ страдаетъ аневризмомъ. Такіе больные, правда, умираютъ мгновенно, но могутъ жить и до старости. Теперь, сообрази и то, что исполненіе задушевнаго страстнаго желанія можетъ очень поднять его силы. Я не медикъ, но дyмaю что каждый медикъ разсуждалъ бы по моему. Можно навѣрняка сказать, что въ вагонѣ онъ не умретъ. Средства у него есть, можетъ взять отдѣльное купе и лежать себѣ. А вотъ, если ты возьмешь да напишешь ему: не ѣздите, молъ, это какъ-разъ прихлопнетъ его.

Слушая Борщова, Катерина Николаевна безпрестанно взглядывала на него тревожно и какъ-бы непріязненно. Она внутренно соглашалась, что онъ разсуждаетъ логически, но его тонъ коробилъ ее. Да и соглашаться съ нимъ она не хотѣла, потому что выводъ былъ-бы для нея слишкомъ непріятенъ.

— Однако согласись, прервала она его, усаживаясь въ кресло и складывая руки на груди, — если разсуждать по-твоему, то я допущу, чтобы умирающій человѣкъ летѣлъ за три тысячи верстъ проститься со мною.

— Что-жь тутъ возмутительнаго? уже горячѣе спросилъ Борщовъ.

— Гмъ… я удивляюсь, какъ ты не понимаешь… какъ у тебя нѣтъ того чувства деликатности…

— Все это, мой другъ, нервничанье, перебилъ Борщовъ, сдѣлавъ энергическій жестъ рукой. — Извини меня, ты точно бѣлка въ колесѣ вертишься. Ужь если задавать себѣ моральныя задачи, такъ слѣдуетъ разрѣшать ихъ или такъ, или иначе. Вотъ она, русская-то двойственность! вскричалъ онъ вдругъ высокимъ голосомъ, который являлся у него всегда, когда его что-нибудь задѣвало за живое.

Катерина Николаевна даже вздрогнула.

— Предаваться ощущеніямъ, продолжалъ онъ, поднимаясь голосомъ до фистулы, — и не выяснять этихъ ощущеній. Вотъ оно, барство-то! Сама-же ты сегодня, часъ тому назадъ, произнесла приговоръ надъ твоимъ нервничаньемъ — и теперь предаешься тому-же самому. Кажется, тебѣ нечего хитрить со мной. Если ты желала привести меня къ» такому выводу, который тебѣ пріятенъ, такъ это напрасно. Ты-бы просто сказала: я не желаю допускать Повалишина до поѣздки въ Петербургъ, — и сама къ нему поѣду…

— Кто тебѣ сказалъ, что я этого хочу? вскричала Катерина Николаевна, точно ужаленная.

— А коли ты этого не хочешь, такъ ты ровно ничего не хочешь, и всѣ твои волненія — блажь скучающей женщины!..

— Поль! воскликнула почти гнѣвно Катерина Николаевна; но тутъ-же сдержала себя и добавила — я прошу тебя говорить нѣсколько инымъ тономъ: ты слишкомъ возбужденъ.