Дельцы. Том II. Книги IV-VI

Кланяясь ему, Зинаида Алексѣевна подумала: «неужели и этотъ такой-же, какъ прочіе?»

Борщовъ узналъ отъ Катерины Николаевны про предложеніе, сдѣланное ею Зинаидѣ Алексѣевнѣ, улыбнулся и сказалъ нѣсколько фразъ добродушнымъ тономъ. Онъ былъ сдержаннѣе Катерины Николаевны и точно стѣснялся расностраняться о томъ пріютѣ, который они затѣвали.

«Подборъ хорошій, думала Зинаида Алексѣевна, глядя на ихъ обоихъ, — судя по наружности».

Ей въ особенности понравилось то, что ни Катерина Николаевна, ни Борщовъ не разспрашивали ее: кто она, откуда пріѣхала, что дѣлала до сихъ поръ, къ какимъ занятіямъ имѣетъ всего болѣе склонности. Въ Катеринѣ Николаевнѣ она чувствовала барыню, жившую въ другой обстановкѣ, но съ ней ей было еще легче, чѣмъ съ Борщовымъ.

Они предложили ей сѣсть съ ними въ карету. Карета была извощпчья, четырехмѣстная. Дорогой разговоръ былъ болѣе отвлеченный. Катерина Николаевна говорила о нѣкоторыхъ печальныхъ сторонахъ женскаго быта, искренно и своеобразно, но съ какой-то напряженностью, которую Зинаида Алексѣевна не желала-бы слышать въ ея тонѣ. Борщовъ и тутъ былъ гораздо сдержаннѣе, имѣлъ видъ человѣка, думающаго: «все это такъ, но стоитъ-ли объ этомъ расностраняться? Лучше дѣйствовать хоть какъ-нибудь».

Когда карета подъѣзжала къ станціи варшавской желѣзной дороги, Зинаида Алексѣевна готова была признаться, что между этой четой и благотворительной командой Степана Ивановича существуетъ во всякомъ случаѣ громадная разница.

XXI.

Какъ ни старался Александръ Дмитріевичъ Повалишинъ скрывать свое вдовство, но дней черезъ десять всѣ знакомые знали, въ чемъ дѣло. Онъ взялъ отпускъ и рѣшился ѣхать за-границу. Онъ хотѣлъ даже выдти въ отставку.

Только послѣ нѣсколькихъ дней одиночества почувствовалъ онъ, что жизнь его дѣйствительно разбита. Онъ видѣлъ также, что ему нельзя искать убѣжища въ прежнемъ чиновничьемъ трудѣ. Новую, глубокую, безысходную пустоту ощущалъ онъ.

Александъ Дмитріевичъ всталъ въ день своего отъѣзда за-границу гораздо ранѣе обыкновеннаго. Онъ приводилъ въ порядокъ свои бумаги съ особой какой-то кропотливостью, точно онъ боялся, что останется у него слишкомъ много незанятаго времени до отъѣзда.

Покончивъ укладываніе, онъ долго сидѣлъ надъ письмомъ къ Катеринѣ Николаевнѣ.

Въ письмѣ этомъ стояло слѣдующее:

«Я уѣзжаю и, по всей вѣроятности, останусь долго за-гравицей. Если вамъ понадобится что-либо такое, во что завязаны мои формальныя супружескія права, прошу васъ адресовать мнѣ во Флоренцію, poste restante, откуда я вамъ вышлю дальнѣйшій мой адресъ. Считаю долгомъ еще разъ предупредить васъ, что я остаюсь при свомъ первоначальномъ рѣшеніи: согласиться на нашъ розводъ я не могу, даже если-бы вы и брали на себя всю виновность.»

Тонъ письма былъ безстрастенъ, но въ душѣ Александра Дмитріевича страстное чувство къ женѣ не умирало. Онъ ѣхалъ за-границу, какъ ѣдутъ безнадежно больные, которые сознаютъ въ минуту трагическаго раздумья, что для нихъ уже все кончено.

Лицо его сохранило деревяную неподвижность. Никогда еще онъ такъ не былъ похожъ на высохшаго жреца петербургской Ѳемиды, какъ въ настоящую минуту. Трудно было даже опредѣлить его возрастъ. Иной сказалъ-бы, что ему тридцать лѣтъ, другой — пятьдесятъ.

Никто не провожалъ его на желѣзную дорогу. Въ каретѣ онъ сидѣлъ неподвижно, съ полузакрытыми глазами. Онъ взялъ билетъ и сдалъ свои вещи, говоря чуть слышно, купилъ газету и сидѣлъ, дожидаясь звонка, въ залѣ, съ такимъ видомъ, точно будто онъ отправляется по дѣлу въ Царское Село.

Прогремѣлъ звонокъ. Александръ Дмитріевичъ вышелъ на платформу съ сигарой въ зубахъ, сказалъ служителю, суетившемуся съ его нессесеромъ и пледомъ: «До Эйд-куненав, и пошелъ за нимъ неспѣшными шагами.

Въ отдѣленіи вагона, куда онъ сѣлъ никого не было. Покуривши сигару, онъ бросилъ ее, взялъ газету и сѣлъ въ уголъ, не проявляя никакихъ признаковъ той тревожности, какая овладѣваетъ обыкновенно русскими, когда они ѣдутъ за-границу.

Раздался второй звонокъ. По платформѣ бѣгали кондукторы, запоздавшія барыни и военные; но большаго движенія не было. На сильномъ морозѣ смолкали и разговоры.

— Отворите поскорѣй! — раздался женскій голосъ подъ самымъ ухомъ Александра Дмитріевича. Онъ вздрогнулъ и поднялъ голову.

— Этотъ вагонъ идетъ за-границу, — послышался голосъ кондуктора.

— Намъ некогда бѣжать дальше; отворите, — сказалъ другой, мужской голосъ.

Примерзлая дверь отворилась съ усиліемъ. Въ вагонъ вошли двѣ дамы, за ними мужчина. Они еще не успѣли разсѣсться, какъ раздался третій звонокъ.

— Чуть-чуть не опаздали! — вскричала одна изъ дамъ.

Это была Зинаида Алексѣевна. Катерина Николаевна, вошедши за нею, въ первую минуту и не замѣтила, что въ углу сидитъ кто-то. Не замѣтилъ Повалишина и Борщовъ.

И вдругъ въ одинъ разъ всѣ трое оглянулись и застыли на своихъ мѣстахъ.

Положеніе было безъисходное. Удалиться тотчасъ-же въ другое отдѣленіе вагона — значило выказать свое смущеніе, а ни Катерина Николаевна, ни Борщовъ этого не хотѣли.