Дельцы. Том II. Книги IV-VI

Мнѣ теперь пи одного слова всуе произносить не слѣдуетъ.

Онъ опустился на кресло и закрылъ лицо руками.

— Полно, — продолжала она спокойно и почти торжественно — будь человѣкомъ, перестань малодушествовать. Ты такъ меня полюбилъ оттого, что никакихъ женщинъ не зналъ. Теперь дорога широкая открыта, сердце у тебя золотое, — какъ не найдти хорошую женщину!

— Не говори ты, не говори! — повторилъ потерянно Прядильниковъ.

— Ну, большое я тебѣ горе даю; значитъ, такъ я должна поступить. Надо всего натерпѣться. Ты на меня не можешь обижаться, я тебя ни на кого не промѣняю… я совсѣмъ изъ этой жизни ухожу.

— Что, что? — вскрикнулъ онъ, отнимая руки отъ лица.

Онъ испугался мысли о самоубійствѣ.

— Ту думаешь, я руки на себя наложу?

— Что-жь ты хочешь съ собой дѣлать?

— Грѣхи замаливать, вотъ что. И нашу съ тобой короткую любовь — и ту надо замолить.

— Дуня, — ты не знаешь, что ты говоришь! Зачѣмъ этотъ мистицизмъ…

— Полно, голубчикъ, ученыя-то слова прибирать. Ты меня знаешь: я на-вѣтеръ ничего не говорю.

И она смолкла, ожидая, что съ Прядильниковымъ сдѣлается какой-нибудь истерическій припадокъ. Но онъ сидѣлъ спокойно нѣсколько секундъ. Потомъ вынулъ платокъ, провелъ имъ по лицу, глубоко перевелъ духъ и всталъ.

— Стало-быть, — выговорилъ онъ съ замѣтнымъ усиліемъ, но твердо: — мы съ вами должны совсѣмъ разстаться?

— Если-бъ ты былъ другой человѣкъ, не было-бы надобности бѣгать другъ дружки; но ты слишкомъ будешь мучаться.

— Благодарю за заботливость, — сказалъ онъ съ усмѣшкой.

— Не злись на меня, это нехорошо; да и ты на себя только маску надѣваешь. Прости меня, большихъ грѣшницъ не прощать не годится.

Это былъ приговоръ, и приговоръ безповоротный. Петръ Николаевичъ весь похолодѣлъ. Въ головѣ онъ почувствовалъ пустоту; только лицо слегка вздрагивало.

Тяжело онъ поднялся съ кресла п, еле волоча ноги, приблизился къ Авдотьѣ Степановнѣ. Она продолжала смотрѣть вдаль.

Онъ хотѣлъ что-то такое сказать, но у него ничего не вышло. Когда онъ отошелъ къ дверямъ, Авдотья Степановна встала и какъ-будто собралась удержать его. Прежде, нежели она сказала слово, Прядильниковъ исчезъ въ дверяхъ, и шаги его, заглушенные ковромъ, чуть слышно прозвучали и смолкли.

XIV.

Какъ провелъ Петръ Николаевичъ вечеръ и ночь— про то знали только его «грудь да подоплека». Онъ не нервничалъ, не плакалъ, не метался по комнатѣ. Онъ какъ пластъ пролежалъ двѣнадцать часовъ на диванѣ. А въ десять часовъ утра всталъ, раздѣлся, перемѣнилъ бѣлье и опять одѣлся.

Потомъ онъ написалъ письмо такого содержанія:

Милостивый государь, Иванъ Ивановичъ!

«Непредвидѣнныя обстоятельства лишаютъ меня возможности войдти въ ваше предпріятіе въ качествѣ директора петербургскаго отдѣленія вашего банка. То, что вчера мы съ вами положили и занесли на бумагу въ видѣ проекта условія, прошу считать недѣйствительнымъ и вѣрить, что я искренно сожалѣю о такомъ исходѣ нашихъ переговоровъ. Прошу при этомъ не считать моего отказа мотивированнымъ какимъ-нибудь нѳдоразумѣніемъ или желаніемъ выговорить другія, болѣе выгодныя условія. Ничто подобное не участвуетъ въ моемъ рѣшеніи. Оно истекло изъ причинъ чисто-личныхъ, до моей общественной дѣятельности не касающихся.

«Примите увѣреніе и проч.».

Это письмо Прядильниковъ отослалъ по городской почтѣ въ отель «Бель-Вю», Ивану Ивановичу Ерофѣеву.

Потомъ онъ послалъ за домовымъ управляющимъ и объявилъ ему, что до срока доживать не будетъ, а проситъ квартиру его сдать съ мебелью; до пріисканія нанимателя онъ будетъ платить, съѣдетъ-же сейчасъ.

Управляющій спросилъ его: уѣзжаетъ онъ или остается въ Петербургѣ? На это Прядильниковъ отвѣтилъ, что онъ извѣститъ его. Отпустивъ управляющаго, онъ поѣхалъ въ правленіе общества, гдѣ состоялъ членомъ, и тамъ написалъ бумагу о неимѣніи возможности, по домашнимъ обстоятельствамъ, продолжать служить обществу.

Во второмъ часу онъ пріѣхалъ въ адресный столъ.

Народу было много въ пріемной комнатѣ; Прядильниковъ всталъ въ сторонкѣ и спокойно дожидался, но черезъ четверть часа терпѣніе его подалось.

— Чортъ! — выругался онъ вслухъ: — тутъ ночевать придется; съ собственной подушкой надо приходить.

Его восклицаніе услыхалъ проходившій весьма благообразный чиновникъ и благосклонно спросилъ его:

— Вамъ справку?

— Вотъ записка, тутъ все есть, — отвѣтилъ ему Правильниковъ, суя ему въ руку бумажку.

Прядильниковъ дожидался еще минутъ десять.

— Кто справлялся о Карповѣ, кандидатѣ правъ? — крикнули надъ ухомъ Прядильникова, облокотившагося о барьеръ.

— Я! — отвѣтилъ онъ, вздрогнувъ.

Съ лѣстницы Прядильниковъ сбѣжалъ бѣгомъ и велѣлъ извощику везти себя къ Знаменью.

Карповъ былъ у Зинаиды Алексѣевны. У Бенескриптова открылось то, чего онъ боялся: онъ пилъ запоемъ. Комната Карпова превратилась въ его опочивальню. Тамъ его запиралъ Карповъ и давалъ ему пить возможно меньше, а самъ ночевалъ въ незанятомъ нумерѣ; дни-же проводилъ у сосѣдки.

Въ четверть третьяго они, стоя у стола, услыхали, что кто-то стучится въ дверь комнаты Карпова.

— Это Бенескриптовъ? — спросила Зинаида Алексѣевна.

— Нѣтъ, вто снаружи стучатся.