Демидовский бунт

– Я жив! – успел откликнуться Евтихий за камнем, прежде чем крученая волна снова перекатилась через голову. Изо всех сил, на какие только был способен, Евтихий замахал руками, опасаясь, как бы его не закружило водоворотом за каменным зубом и не отбросило на середину реки. Течением снесло его шагов на сто ниже, и только там, скользя и ломая ногти на мокрых камнях, он вскарабкался на берег и вдоль обрыва поспешил к тому месту, где выдернутой из воды вековой черной корягой стоял на камне сгорбленный, трясущийся от холода отец Киприан.

Не мешкая, Евтихий помог снять сырую рясу, надел на монаха сухой и теплый кафтан и почти силком потащил вверх, к пещере.

– Ты сам-то в мокром. Отожми хоть одежду, – настаивал отец Киприан, но Евтихий упрямо поднимался с монахом вверх.

– Я здоровый, вон как пар валит с меня! Тебе надо скорее к теплому костру… То великое счастье, что ты кафтан свой снял перед умыванием.

Илейка, потрясенный, молча опустился на каменный пол пещеры, несколько секунд во все глаза смотрел на мокрых, задрогших побродимов. Потом пересилил испуг – ведь живы побродимы, – накидал сухостоя в огонь, помог стащить с отца Киприана сапоги, полные воды. Он отдал монаху свои сухие теплые портянки. Посадил рядом у огня и укрыл со всех сторон рядном. Вторым рядном укутал почти голого Евтихия – запасного сухого белья не нашлось. Бурлак подставил к костру босые ноги, и от них пошел пар. Евтихий в ознобе передергивал плечами, бормотал:

– Ух как греет… А вода студеная уже, не то что летом.

Отряхиваясь от воды, в пещеру поднялся Иргиз, а в зубах – мокрый, словно банная ветошь, клобук. Пес положил клобук рядом и сел, принимая сдержанную ласку монаха.

– Надо ж такому случиться! – долго не мог успокоиться Илейка, переворачивая подсыхающую одежду побродимов у огня. – А мне и невдомек, куда это Иргиз вдруг метнулся из пещеры. Подумал, что зайца где рядом учуял. Остался бы один на погибель в диком лесу. Ох, господи…

К обеду обсушились, переоделись. Отец Киприан достал из котомки завернутый в тряпицу пистоль с резной ручкой из желтой кости, любовно повертел туда-сюда, осматривая, нет ли где ржавчины. Илейка от удивления присвистнул негромко:

– Вот так штука! Неужто твой, отец Киприан?

Евтихий же и бровью не повел, словно знал, что монах при оружии огненного боя.

– Мой, чадо Илья. – Монах старательно вытер пистоль сухим платком. – Подарок одного из гончаровских атаманов.

Илейка вторично в безмолвии опустился у костра: до этой минуты отец Киприан и словом не обмолвился, что и ему довелось принять участие в недавнем бунте, только не на заводах Демидова, а на мануфактурах Афанасия Гончарова.

– Кого-нибудь из ромодановских встречал, отец Киприан?

– Случайно встретились с Кузьмой Петровым, – неспешно рассказывал монах, растирая все еще не согревшиеся руки. – Из Ромоданова уходил он, пулей побитый. Я наткнулся на него со товарищи, травами лечил. Зиму пересидели на Чагре, близ Самары, в ските под названием Тепленький Овраг. Звал я ромодановцев в Беловодье, а они на Яик подались.

«Вот, еще один ромодановский атаман на воле объявился! – Илейка радостно потер руки. – Непременно отыщут на Яике друг друга. Эх, Кузьма, зря не пошел ты с отцом Киприаном!» Потом вновь печаль о покинутом доме заскребла в горле:

– Многих побили… в Ромоданове? Не сказывал Кузьма про то? – выдавил из себя Илейка и затаил дыхание, страшась услышать о поголовном истреблении жителей взбунтовавшейся волости. Как там матушка с престарелыми родичами? Жива ли?..

– До смерти побили не многих, а в полон похватали изрядно, самых отчаянных работных с заводов. Они дрались с драгунами даже на улицах Ромоданова, под пушечным боем. Многие по лесам теперь разбежались. Про пистоль не обмолвись, – предупредил отец Киприан, – иначе и ряса меня не спасет, на дыбу подымут в пытошной. Сохнуть мне тогда на крюках, аки распятой выдриной шкуре. Уразумел? – Отец Киприан спрятал пистоль не в котомку, а в потайной карман рясы под левым локтем. – Так-то оно будет сподручнее.

Полдня шли склоном горы, среди сплошного леса, не видя перед собой ничего, кроме серого камня под ногами да светло-коричневых шершавых стволов. Иргиз, учуяв бурундуков или белку, то и дело кидался по сторонам. Изредка над лесом проносились крикливые грачи.

– К зимнему жилью перелетают, к теплу, – пробормотал Евтихий, задрав бородатую голову. – Где-то мы перезимуем, в тепле ли, а то, как медведи, забьемся в подкоренье, а? – И он шутливо тыкал Илейку твердым пальцем в затылок.

Ноги скользили по влажным зашмелым камням, по хвойной многолетней подстилке. Постепенно спустились со склона хребта ближе к реке. Лес чуть раздался, и впереди взору открылась просторная долина, над которой, почти у речного берега, густо поднимались столбы дыма. Вдоль опушки – не разобрать издали – не то рубленые избы, не то сложенные поленницы дров. Около них неторопливо копошились люди.

Уперев подбородок в сложенные на посохе кисти рук, отец Киприан долго всматривался, нет ли где рядом служилых людей. Не видел солдат и остроглазый Илейка.