Демидовский бунт

Хозяин лавки оценивающе окинул взглядом былинного детину: убор на голове – такую мурмолку пора курам отдать под гнездо! – домотканая рубаха, потрепанные на вырубках лапти. «Ну и покупатели пошли таперича!» – невольно читалось на его лице. Купец плавными движениями пальца подправил завитые усики, с усмешкой ответил, покривив губы:

– Мы у твоего приказчика в сторожах и оповестителях не состоим, – и, подбоченясь, выставил грудь колесом – заметил в конце улицы идущих от церкви к лавке женок заводских чиновников. Легкий ветер играл белыми перьями широкополых шляпок. Женки проплыли мимо, не удостоив его вниманием, купец потускнел, похмыкал и перевел взгляд на Добрыню.

– Вон посыльный из конторы бежит, у него поспрошай о своем приказчике!

От пристани бежал долговязый и огненно-рыжий малый. На вопрос Добрыни, где теперь Викентий Афиногенович, тот придержал шаг и поспешно ответил:

– Днями двое работных с заводу утекли, так он за ними в угон пошел.

Добрыня удивленно уставился на посыльного, который смахнул ладошкой пот со лба и не мешкая исчез в раскрытой двери конторы, будто ветром его сдуло сквозным.

Молодой купец пугнул полусонных мух, которые норовили плюхнуться в открытую кадушку с медом и в той сладости окончить остатки дней своих, и от безделья неспешно пояснил Добрыне, что шесть дней назад десятка четыре работных, нанятых в одной из государевых деревень по договору на один год, стали требовать от управляющего заводом расчета, чтобы ехать домой. А тот управляющий вынес бумагу, где якобы писано, что не на год, а на три мужики подрядились работать, за что и задаток им сполна выплачен. А расчета им никакого не получается, потому как за прокорм да жилье причитается с них куда как больше, нежели заработано.

– Кто к нашему хозяину Никите Акинфичу Демидову угодил в лапы, беглый ли, нанятый ли, все едино не помышляй на волю выскользнуть. Даром что молод, три десятка лет всего, а старики сказывают, будто хваткой вышел в деда своего, зачинателя династии Никиту Демидовича.

– А как же те двое с завода утекли? – допытывался Добрыня, пораженный услышанным: ну и дела затеваются! Словно отыскивая место, где бы и самому сигануть в горы, он осмотрел зубчатый частокол, высокие башни по углам и над воротами, а на башнях добрый десяток недреманных стражников.

– Сказывали, будто собрались те нанятые на тайное сборище да и порешили послать от себя ходоков в общину уведомить, какой им вышел от Демидова конфуз. Да чтобы община писала матушке-государыне наказ искать на заводчика управу. – Купец хохотнул и недобро покосил глазами в сторону демидовского особняка за крепким частоколом над речным берегом. В его взоре Добрыня уловил искру зависти к удачливому миллионщику.

«Доведись быть крепкому сыску над хозяином, – подумал Добрыня, – так ты, купчишка, не преминул бы подставить Демидову ногу, порассказав о лихоимстве управляющего и приказчика. Да и нам ласки не много было от крутого нравом Никиты Акинфича. А я сам со своими односельцами разве не в такой же каторге, как и эти обманом задержанные мужики? Их обида – наша обида».

– И что же Демидов? Отпустил ходоков? – не отставал с расспросом Добрыня.

– А нашему хозяину любая вода в глаза – божья роса! – Купец грудью налег на прилавок и оглядел улицу: нет ли где хозяйских подслухов? Успокоившись, продолжил: – Загнал мужиков в подземные норы землю и руду копать. Думается мне, что легче им беса за хвост изловить в том подземелье, нежели управу найти на хозяина. А и дойдут убежавшие до столицы, окромя батогов, себе ничего не выхлопочут.

– Наши, ромодановские ходоки были в столице, – неожиданно обмолвился Илейка, вспомнив и свою боль-обиду. – Да тако ж вышло – привезли в воеводскую канцелярию и батогами били, дознаваясь, кто в застрельщиках бунта был.

– О том ты, отрок, здесь помалкивай, а то… – Купец зевнул, потянулся с хрустом в костях.

Добрыня почесал голову под измятой мурмолкой, повернулся к отроку:

– Жди меня здесь, Илья. Зайду в контору, узнать надобно, не сведом ли кто, на какой день Викентий Афиногеныч думает наехать нашу работу принимать.

Илейка вспомнил наказ отца Киприана прикупить в зиму побольше соли.

– Фунтов пять мне соли, – сказал он и сунул руку в карман за деньгами, прикидывая, сколько достать, если пуд соли по здешним ценам не менее десяти копеек.

– Куда тебе столько? – удивился купец, крутнул ус и пошутил: – Неужто поленницы солить в зиму?

Ответить какой-нибудь шуткой Илейка не успел – за спиной, у въездных ворот, послышались неясный гвалт, конское ржание, потом показалась группа уставших и забрызганных грязью всадников, одноконная телега проехала в ворота.

– Явился ваш любезнейший Викентий-усмиритель, – неприязненно обронил купец и с холщовой торбой прошел в угол лавки, где стоял широкий куль с солью.

Всадники остановились перед конторой. В телеге спина к спине сидели двое, повязанные веревкой.

– Изловили-таки обоих Одинцов, – сказал купец из темного угла, а в голосе сожаление. – Замордуют теперь мужиков.