Демидовский бунт

– Что угодно вашей милости, Викентий Афиногеныч? – громко спросил мастеровой и еще раз вытер ладони о залапанный передник, словно надеялся, что приказчик протянет ему свою руку для приветственного пожатия.

– Каленые клещи сюда! Живо. Повелел хозяин бунтарю язык укоротить.

Архип качнулся, глаза его сузились, словно их ослепило вырвавшееся из горла расплавленное железо.

– Мыслимо ли, Викентий Афиногеныч… Здесь не пытошная.

– Што-о? – Приказчик зловеще ступил конем к мастеровому и занес плеть над головой для удара. – Супротивничать воле хозяина? Укороти язык поганый! Тащи клещи! Или под землю к ромодановцам запросился?

Архип сменился в лице, в сердцах плюнул под ноги, но с места не сошел.

– Кличьте Ваську-ката! То его дело. А я мастеровой! Мое ремесло – государыне и России гаубицы лить, а не языки мужикам рвать! Хоть и в подземелье теперь! Да слышат все – я не кат!

Метко брошенный Илейкой ком засохшей земли бухнул приказчику в спину. Он вскрикнул от неожиданности, оставил мастерового в покое и с плетью врезался в толпу, вымещая злость и бессилие перед упорством работных. За ним еще несколько конных замахали плетями по мужицким головам, а пешие с копьями кинулись бить и хватать самых смелых.

Добрыня отыскал в разбегающейся от домницы толпе Илейку, схватил за руку.

– Бежим отсюда! Викентию теперь не до вальщиков леса. Вон как вызверился! – Успел отпрянуть к забору – мимо с гиканьем промчались четверо верховых, преследуя кричащих и перепуганных отроков с палками в руках.

И только когда переплыли Белую и увидели идущих навстречу Дорофея и отца Киприана, Илейка вспомнил про соль, которую так и не успел купить в заводской лавке. Отец Киприан, узнав, что в рудниках томятся ромодановцы, горестно произнес:

– Да-а, чадо Илья, не видать рабам божьим солнечного света. Поопасится Никита Демидов выпустить их из-под земли. Это все едино было бы, что кинуть тлеющую головешку, не затушив, в сухом лесу. Чуть ветер, и вновь быть неуемному пожарищу.

* * *

На три дня задержались побродимы у лесорубов. Монах с большим удовольствием отдыхал среди людей, набирался сил в тепле и покое. Вечерами рассказывал мужикам о таком же нелегком житье в старой Руси, столицах, о бунте демидовских и гончаровских приписных. Лесорубы кряхтели, чесали в затылках, переглядывались, словно спрашивали друг друга – а они могли бы подняться против Демидова, если бы пришли от ромодановцев ходоки звать на общий бунт?

Илейка и Евтихий с утра вместе с лесорубами уходили в лес, помогали Добрыне очищать от кустарника место под новые поленницы, вытаскивали с делянок обрубки стволов, толстые ветки и складывали все это в стороне на топку печей. Частенько Илейка бегал за водой к студенцу и обносил работных родниковой водой. А на четвертый день…

От реки донесся привычный звон – кашевар Дорофей деревянной колотушкой ударял о медное било, подвешенное к нижней ветке дуба, – пора на обед к артельному котлу собираться.

Едва вышли на открытое место, Добрыня остановился так резко, что Илейка ткнулся опущенной головой ему в потную спину. В пустом ведре громыхнула жестяная кружка.

– Что там? – с беспокойством спросил один из мужиков, подслеповато щуря против полуденного солнца воспаленные и натертые глаза.

– Никак самого приказчика черти к нам принесли, – буркнул Добрыня, разминая уставшие плечи медленным сведением лопаток к позвоночнику.

Евтихий кашлянул в кулак несколько раз кряду, взял Илейку за плечо и негромко шепнул:

– Отойдем, братец, в сторонку. Надобно вещички на лихой случай захватить неприметно да в лес на условное место податься. Видишь, со стражниками приехал приказчик. Ну как бумаги от нас потребует, а?

Побродимы поотстали от лесорубов, шмыгнули в густые заросли и пошли стороной к избам.

Мужики затабунились, словно кони, которые учуяли неподалеку голодную стаю волков. Настороженно, полушагами, приблизились к дубу, где за длинным артельным столом в одиночестве обедал приказчик. Издали заметно было, как на белой цепочке раскачивались большие, с добрую луковицу, часы со стеклами и стрелками из красного металла.

Приказчик кончил жевать мясо, сорвал былинку почистить редкие зубы. И только тогда сотский Аникей несмело подошел к столу, поклонился.

– Викентий Афиногеныч, вот мужики… – начал было пояснять сотский и, не оборачиваясь, рукой махнул себе за спину.

– Вижу – не медведи, а што? Ты мне не мужиков кажи, а работу. Понял? – Приказчик белым платком вытер серо-каштановые прокуренные усы и аккуратно подстриженную бородку, небрежно скомкал и сунул платок в нагрудный карман распахнутого синего камзола с белыми кружевами на рукавах. – Ты вот што, Аникешка, расставь-ка мужичишек по делянкам. Я теперь же работу смотреть буду. Ступай.

Аникей проворно засеменил от стола к сумрачным голодным лесорубам. В ответ на их глухое ворчание опасливо замахал руками, будто от пчел отбивался:

– Будет, будет вам, мужики. Потом покормитесь… Потрафьте Викентию Афиногеновичу, и он зачтет вашу работу, даже если и малый недоклад у кого окажется в поленницах.