Демидовский бунт

– Шалишь, Викентий Афиногеныч! Не на молочного телка напал ты нынче. Не дам над собой глумиться! – неожиданно выкрикнул Добрыня, швырнул ногой подвернувшуюся ветку осины. – Я свое сработал, и здесь мне боле делать нечего. Меня дома хозяйство в зиму ждет. А за тятьку пусть хозяин платит подушные, на его заводе он попортил руку. И в стражники не иду – хлебороб я, а не постыдный кнутобоец по мужицким спинам! Не по сердцу мне жить да смотреть из-под твоих рук!

Добрыня подхватил топор, сунул его за пояс кафтана и решительно пошагал прочь с делянки.

Лесорубы закаменели – что будет?

Приказчик подал знак, и чернявый стражник вынул из кармана тонкую удавку, крутнул, ловко захлестнул петлей Добрыню за шею и сильным рывком опрокинул на вытоптанную траву. Охнул перепуганный Дорофей и метнулся было на помощь племяннику, но один из стражников грубо отшвырнул старика прочь, пригрозил плетью, если еще ступит хоть шаг.

– Ироды, что творите… – прохрипел Добрыня, делая попытку встать на колени. – Скор ты на руку, Викентий, не пожалеть бы тебе другим часом!

Стражники навалились, сорвали у него с пояса топор, скрутили руки и поволокли полузадушенного парня к вырубке, привычно бросили животом на полуметровый пень старой сосны, сдернули кафтан.

– Наддайте ему ременной лапши погуще! – распорядился Викентий Афиногенович, а сам косится на мужиков – не кинулись бы скопом, как днями на заводе, не миновать тогда кровопролития.

– Бить супротивника, пока пузом пень до земли не изгладит! – люто взъярился приказчик и по-волчьи оскалил крупные прокуренные зубы. – Бить нещадно, чтоб и другим в пример было!

Добрыня под жгучей плетью вскрикнул, рванулся было, но двое стражников крепко держали его, перегнутого, за голову и за ноги. Болезненно охнул рядом с отцом Киприаном старый Дорофей, смахнул пальцами слезы с ресниц. И тут словно соборный колокол над городом, притихшим перед нежданной бедой, раздался громоподобный бас:

– Остановись, бесчеловечник! Не то предам тебя анафеме! – Отец Киприан растолкал мужиков и, выставив в вытянутой руке большой крест с распятьем, подступил к ошеломленному приказчику. – Кладу епитимью на твою грешную голову – сорок дней и ночей молить тебе Господа о прощении греха тяжкого! Ибо очерствела душа твоя и тело твое превратилось в сонмище злобы и кровожадности! Аще похощешь нарушить епитимью, в ту же ночь не встать тебе и узреть в полной памяти собственное успение! Аминь! – И отец Киприан, широко размахивая сверкающим позолоченным крестом, осенил приказчика святым знамением.

– Кто?.. Кто это? – вскрикнул приказчик, только теперь приметив страшного горбуна в монашеском клобуке и черной рясе.

– Святой отец Киприан это, Викентий Афиногенович, – поспешил пояснить сотский, потрясенный страшной церковной карой, павшей на приказчика: поставил-таки отец Киприан Викентия в пень! Шутка ли – сорок дней и ночей отмолить в церкви Богу!

– Беглый? – выдавил с надеждой приказчик, оглядываясь на верных стражников, растерянно замерших совсем рядом с Добрыней.

– Не злословь всуе, грешник, о чем не дано ведать тебе! – вновь возвысил голос отец Киприан, подошел, решительно отпихнул стражников от избитого Добрыни. Парень со стоном скатился на истоптанную около пня траву. Двоюродные братья подняли его и понесли к избушке перевязать.

– Послан я преосвященным Лукой, епископом Казанским и Свияжским, в восточные земли проповедовать святую веру и дозревать, крепко ли чтит здешнее население заповедь божью: возлюби ближнего, яко себя! Тобою, раб божий Викентий, вторая сотня грешников мною почата для всеочищающей епитимьи. Молись, сын мой, пока Господь не закрыл уста твои тяжкой печатью вечного молчания! – Отец Киприан так же широко осенил крестным знамением смущенную мужицкую толпу, проговорил на прощание: – Не творите дел бесчинных, и тем спасете души свои от скверны, а совесть – от мук и терзаний в судный Господний час!

Мужики обнажили головы и низким молчаливым поклоном распрощались с бродячим монахом.

На опушке леса в густых кустах отец Киприан отыскал Евтихия и Илейку. Они издали следили за вырубкой, волновались – не схватили бы стражники мятежного монаха.

– Поспешим, братья. Ох и растревожил я осиное гнездо!

Пригибаясь, кинулись в сторону отвесных скал на восток от долины.

– Никак невозможно встревать нам в мирские дела. – Отец Киприан бежал тяжело, скользил на камнях. Евтихий помогал ему, сам заходясь в сухом кашле. – Стойте, тише! – вдруг прошептал монах. Замерли на месте, прислушались. Евтихий, хватаясь за грудь, приглушенно кашлянул несколько раз и утих.

Сзади и чуть правее, выше по склону, кто-то бежал: из-под ног то и дело катились потревоженные с места мелкие камни.

– Нас ловят, – прерывисто дыша, прошептал отец Киприан. Широкой ладонью смахнул испарину с морщинистого лба. – Фу-у, сочный какой я ныне, – пошутил монах, еще полминуты слушал, поворачивая голову на звук чужих торопливых шагов. – От гор отсекают, чтоб не уйти было. Старайтесь каменьями не буркать громко.