Демон

Госссподи… Вот же гадство. Все накрылось. Накрылось тем самым местом. Еще бы понять почему. Сидели, смеялись, и вдруг – шел бы ты на хрен. Как я вообще допустил, что какая-то телка меня опустила? Я, наверное, схожу с ума. Надо было сразу же встать и уйти. Ну и ладно, не больно-то и хотелось. Береги свое сокровище для кого-то другого. Мне такого добра не надо. До свидания, всего хорошего. Нет, вы только представьте, какая-то телка будет мне выговаривать, как мальчишке?! Она кем себя возомнила? Надо было улыбнуться, рассмеяться и сразу уйти. Или все-таки завалить ее в койку. Может быть, она этого и хотела. Сидела, несла пургу насчет взрослых женщин, а сама только ждала, чтобы я ей засадил. И почему я стормозил???? Впрочем, хрен с ней. Могла получить удовольствие, но сама дура. Нечего ради нее напрягаться. Пусть теперь локти кусает. Гарри въехал в тоннель Бруклин – Бэттери, и внезапно сжавшееся пространство, плитка на стенах и характерное освещение напомнили ему о далеком прошлом, когда он вез Линду домой с пикника, тоже через тоннель, и жутко бесился из-за этого сукина сына Дэвиса, и он с отвращением взмахнул рукой, как бы отмахиваясь от докучливых мыслей, гоня их прочь, в окно, наружу, куда угодно, ему все равно, сейчас ему просто не хочется об этом думать… Вернувшись из ванной, он сел за стол и, слушая Линду, нежно взял ее за руку, посмотрел ей в глаза, улыбнулся и принялся целовать кончики ее пальцев, и ее голос дрогнул и смолк, и Гарри поднялся, обошел стол, по-прежнему держа ее за руку, и нежно поцеловал в лоб, потом – в глаза, в губы, и она тихо вздохнула, почти неслышно, и медленно встала, вплотную к нему, их тела обдавали друг друга жаром, и Гарри молча повел ее в спальню…

Да. Что за бред ты несешь, будто не хочешь в постель? Ты, наверное, шутишь… Когда Гарри вернулся из ванной, они включили телевизор и сели смотреть «Эбботт и Костелло встречают Человека-волка», доедая вонючий сыр и смеясь, время от времени отпуская какие-то замечания по ходу фильма, он сидел рядом с ней на диване, чувствовал жар ее тела, слушал ее восхитительный смех, пил вино, потом – кофе. Чудесный расслабленный вечер, когда ночь со смехом превращается в новый день… Проезжая по Гованус-Паркуэй, Гарри чувствовал себя уязвимым и беззащитным, в этот поздний ночной час улица представлялась безгранично широкой, пустынной и одинокой, других машин почти не было. Паршивый день. Совершенно паршивый и тухлый день. Пытаешься плавать, и какой-то дебил непременно наткнется на тебя в воде. Пытаешься загорать, и какой-нибудь малолетний придурок обязательно пробежит рядом, пиная песок тебе прямо в лицо. Мелкий гаденыш.

Матрас казался бугристым и жестким, и Гарри ворочался с боку на бок, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее. И мудацкое солнце радостно включится с утра пораньше и засветит мне прямо в глаза. Нет смысла даже пытаться заснуть. Вот же гадство. Да пошло бы все в жопу. Все разом. Весь этот треклятый цирк.

Ох, понедельник, тухлый понедельник! Метро, жара, духота, вонь, толчея. Должны быть законы, запрещающие жирным немытым тушам ездить в метро… Ладно, к чертям собачьим. Надеюсь, Рэй до меня не докопается. Вот чего мне сейчас не хватает. Наверное, уже вся контора в курсе того, что случилось в субботу. Надо было заранее сообразить, что не стоит встречаться с девчонкой с работы. Всем же все интересно. Им только дай повод для сплетен. Сейчас я приду, и все будут таращиться. Может быть, Рэй ушла в отпуск, с прошлой пятницы. Впрочем, черт с ними. Пусть болтают. Ему все равно.

К счастью для Гарри, у него было много работы, и ему волей-неволей пришлось сосредоточиться на делах вместо того, чтобы вновь и вновь вспоминать субботний вечер, постоянно проигрывая в голове завершившиеся события и сочиняя новые сценарии, как все могло бы случиться. Работа была непростая и требовала полной сосредоточенности, но, даже погрузившись в нее с головой, он все равно чувствовал некое смутное беспокойство, свербящее где-то внутри. Особенно остро оно ощущалось в обеденный перерыв, когда он прогуливался по улицам, и голова была уже не занята работой. Иногда беспокойство усиливалось, и он почти понимал, что это такое – вроде как чувствовал, что ему следует извиниться, – но был совершенно уверен, что ему не за что извиняться, и гнал ощущение прочь, мысленно пожимая плечами.