Демон

Вонючая, пьяная, насквозь протухшая. Отвратительная. Живет в такой жуткой дыре, которой побрезговала бы и крыса. Он слышал, как тараканы шуршат на полу, должно быть, стремятся сбежать отсюда подальше. Как человек может так опуститься?! Уму непостижимо. Возможно, когда-то она была даже симпатичной. Он посмотрел на ее сальные волосы, и разглядел в тусклом свете огромный прыщ у нее на плече, и с содроганием вспомнил грязь у нее под ногтями. Ногу свело судорогой, он знал, что надо ей пошевелить, но боялся пошевелиться, чтобы лишний раз не задумываться о том, сколько грязи на этих шершавых простынях. Судорога не отпускала, и ему все же пришлось выпрямить ногу. Он приподнялся на локте, с омерзением глядя на этот ужас, что лежал рядом с ним и вонял перегаром. Серая кожа на фоне серых простыней. (Ой, Гарри, какая красивая орхидея. Она красивая, да, но ты все равно красивее.) Он смотрел долго, целую вечность. Глаза жгло, как огнем, они прямо-таки умоляли, чтобы их закрыли, глазам хотелось зажмуриться, кануть в сон и беспамятство, чтобы отменить все увиденное навсегда или пусть только на время. Тело тоже желало сна или хотя бы какого-то отдыха. Он чувствовал, как оседает на постели, глаза слипались, и его голова уже почти коснулась вонючей подушки, но он резко дернулся, поднял голову, открыл глаза, при одной только мысли о том, чтобы лечь на эту подушку, ему стало дурно, но, Господи Боже, как же хочется спать. Как отчаянно хочется рухнуть в сон. Где покой и забвение. Благословенное забвение. Которого сподобилась даже пьяная туша, что храпит рядом с ним. Да, забвение. Дар божий. Тошнота крутила желудок, нос и горло горели огнем (они стояли у кромки прибоя, держась за руки, и набегавшие тихие волны ласкали им ноги, и алое солнце садилось в море), и он пытался сглотнуть слюну сквозь привкус желчи. Ему надо встать. Встать, принять душ – Господи Боже, ему просто жизненно необходимо помыться, – одеться, сбежать отсюда подальше и, может быть, наконец отдохнуть… да, отдохнуть… Господи миленький, хоть чуть-чуть отдохнуть. Почему, черт возьми, он не может пошевелиться? Ему надо встать – и уйти. (Давай. Кто быстрее доплывет до буйка.) Он заставил себя сесть на постели и гадливо поморщился, когда откинутая простыня мазнула по телу, и как только босые ноги коснулись пола, он сразу же встал на цыпочки, чтобы не касаться стопами этой замызганной липкой жути. И так, на цыпочках, в каком-то безумном балете, он бросился в ванную, где ощутил под ногами холодную склизкую плитку. Он затравленно огляделся по сторонам. Помедлив пару секунд, все-таки включил свет и непроизвольно отпрянул, увидев испачканный дерьмом унитаз и ржавую ванну в потеках засохшей рвоты. Госссподи, как человек может так опуститься, чтобы жить посреди такой мерзи? Даже животные не засирают так свои жилища. Внезапно его поразила мысль, что ведь он тоже здесь. У этой жалкой паршивой пьянчужки нет выбора, она не может иначе, но он-то может… Он потянулся рукой к выключателю, и тут его вывернуло наизнанку. Он даже не успел толком склониться над ванной. Рвота разбрызгалась по полу, попала ему на ноги. Его рвало, он потел, обливался слезами, кипел от злости и молился про себя, кое-как наклонившись над ванной, чтобы не забрызгать себя рвотой еще сильнее. Когда из него вылилось все до капли, он вытер ноги туалетной бумагой и безотчетно принялся вытирать свою рвоту со стенок ванны и даже не сразу сообразил, что он делает, а когда все-таки сообразил, то швырнул ком туалетной бумаги на пол, пятясь, вышел из ванной, быстро оделся и выскочил на улицу.

Он торопливо шагал

по улице, стараясь дышать глубже, но все равно не мог избавиться от противного запаха и привкуса желчи, прожигавшего его насквозь, до самых глубин нутра. Он шел, лихорадочно озираясь по сторонам, и наконец поймал такси и поехал в турецкие бани.

Он провел в парной

не один час, мысленно представляя, как через поры выходит яд, и постоянно сглатывая слюну, не для того, чтобы прогнать кислый привкус, дерущий горло, а чтобы не выпустить наружу это жуткое нечто, что настойчиво лезло из глубины темноты, затянувшей его изнутри. Он продолжал сглатывать и отпихивать этого демона, даже не осознавая, что именно его терзает.

Уже вечером по дороге домой он купил для Линды коробку шоколадных конфет. Подарок ее удивил, а вид Гарри – расстроил. Ты хорошо себя чувствуешь, Гарри?

Да, конечно. А почему ты спросила?

Какой-то ты бледный. Как будто заболеваешь.

Нет, он зевнул и тряхнул головой, просто день выдался напряженный.

Они оба пытались вести себя как обычно, но Гарри приходилось бороться с сонливостью. Он не хотел ложиться слишком рано. Нельзя, чтобы Линда узнала, как сильно он вымотался. Он сидел в своем кресле и пытался придумать, о чем говорить, но усталость брала свое, глаза слипались, и он не мог связать и двух слов, поэтому тупо таращился в телевизор и мучительно ждал, когда придет время ложиться спать.