Демон абсолюта

Реальность, определенная через область сопротивления, подразумевает действие по приказу — работу. В глубине души мы чувствуем ее как ту область, в которой мы должны заказывать музыку, под которую вынуждены плясать. Вся ее структура — в слове «делать». Потеря рая вынудила человека к работе. Многие интерпретируют эту идею в смысле тяжести работы: но будь то самая легкая работа, миф сохраняет всю свою силу: архангел приговаривает человека к реальности. Можно сказать, что реальность — это система соотношений, которые человек не может определить, но глубоко ощущает ее всеохватность. Авантюра, как и воображение, стремится разрушить эту систему. Не случайно все авантюристы — путешественники, даже в те времена, когда в путешествиях нет никакого очарования: путешественник смотрит, как на спектакль, на людей, которые рассматривают жизнь как действие. Не идут в счет те, кто живет в дальних странах лишь затем, чтобы упражняться в своем ремесле; это роднит их с миссионерами, с путешественниками старых времен, для которых люди в глубине своей одинаковы: если в глазах того, кто путешествует по Китаю, китайцы — зрелище, то в глазах коммерсанта, который там обосновался, они — клиенты. Профессия запирает для путешественника тот мир, который путешествие для него открыло. Итак, авантюрист никогда не привязывает себя к одной профессии, никогда не ждет момента, когда профессия заново примет его, зафиксирует во вселенной, где он не ищет ничего, кроме метаморфозы или подвижности.

Кочевать по профессиям — как по местностям, как по гражданским состояниям, и как, если возможно, по самому себе — значит пытаться поставить себя перед лицом реального в условия чудесного. Авантюрист не может сделать так, чтобы «что-то произошло». Но он может разрушить все, что мешает этому произойти. Так сказать, систематически поставить себя во вселенную, где вся сила отдана противоположности реального — случаю.

Какому случаю? Авантюрист всегда начеку. В ожидании чего? Он и сам почти не знает, зато сильно чувствует. И не только в романтических событиях. Скажем так: в действии, где цель отчасти неизвестна.

Особое братство, которое роднит игрока, исследователя и Кортеса, исходит из характера их цели, одновременно обширной и смутной, из того, что прибыль, которую они извлекают из того, во что втягиваются, не соразмерна ни труду, ни таланту, ни разуму, вложенным самим по себе. Это то, что радикально отличает деятельность Лиотея[71], даже Клайва[72], от деятельности Кортеса: Лиотей знал, что есть Марокко и что он там хочет сделать, Клайв знал, что есть Индия; Кортес не знал, что есть Мексика: он знал лишь то, что искал золота. Авантюрист — это не тот, кто зажигает солнце, но он зажигает факел в своей руке.

Всякая деятельность, направленная к частично неизвестной цели, благоприятствует очарованию авантюры, и иногда ее путают с ней: деятельность военачальников, когда они сражаются сами по себе, деятельность завоевателя, исследователя; даже великих капиталистических вождей, таких, как Родс[73], бургграфов американской промышленности, таких, как Стиннес[74] — всякая деятельность, где бродит случай.

Игра — великое средство борьбы против социального удела. Вся география авантюры продиктована игрой. Эмигрант — потенциальный авантюрист; когда он становится земледельцем, то перестает им быть; искатель золота становится им в полной мере — особенно если до тех пор он был столяром или парикмахером и бросил свое ремесло на пути к какому-нибудь Клондайку[75], поскольку профессиональный исследователь является им лишь наполовину.

Желание скорого богатства скорее маскирует, чем раскрывает перед нами истинного игрока. Всякая страсть видит в выгоде, которая исходит от нее, лишь свое доказательство; а возможность получить много денег выражает игру не больше, чем возможность иметь много детей выражает любовь. Слов «игра», прежде всего, приводит на ум азартные игры; однако, с тех пор как крупные суммы вовлекаются в них, очарование проигрыша становится куда более интенсивным, чем выигрыша, для крупного игрока[76].

Игрок вступает в игру через абстракцию, которая скрывает лишь самое себя, авантюрист — через романтическую щедрость; игра и авантюра объединяются не в том, что они собой представляют, но в том, что они не представляют собой подчинение реальности.