Демон абсолюта

Более того, он был чужд тому частичному опьянению, которое приносит игра воображения, потому что она главным образом позволяет создавать персонажей с большим очарованием, чем автор (будь то благодаря их достоинствам или их трагичности). Но один из этих персонажей уже существовал: это был Лоуренс Аравийский. Того воздействия на воображение людей, которое писатели ищут от вымысла, Лоуренс уже достиг. Журналисты, которые верили, что он готовит новые восстания, пытались добавить к его легенде рациональные главы; он добавлял более тонкие и своеобразные, более захватывающие, став автором «Чеканки»: воздерживался он или нет от употребления слова «я», но разве рядовой, стоящий по стойке «смирно», выслушивая разнос от какого-нибудь тупицы, не знает о Лоуренсе Аравийском? Боль героя так же создает его очарование, как и его победа.

Хотя он писал: «Важен взгляд того, кто смотрит, а не то, на что он смотрит», великий сюжет — восстание народа, создание новой армии «начиная с первого человека» — казался ему необходимым, как будто он находил в нем некую гарантию. Он смирился с поражением лишь в той мере, где оно сохраняло величие попытки, которая [пробел]. «В моем мозгу не прячется никакой демон, вынуждающий меня марать бумагу…»[977] И все же — в тот же месяц, когда в Афганистане разразилась революция, — за колючей проволокой форта он продолжал писать критические статьи для «Зрителя»[978] (подписанные инициалами, которые не были его собственными), и принял предложение на подстрочный перевод «Одиссеи» — на том условии, что он будет подписан фамилией Шоу.[979]

Издание должно было быть доверено Брюсу Роджерсу, одному из тех издателей, которыми Лоуренс восхищался. «Занимаясь переводом, можешь возиться, как ремесленник, играя со словами, и не несешь ответственности, как художник, за их оформление и значение».[980] И гонорар за перевод — девятьсот фунтов — был достаточно высоким, чтобы Лоуренс им не пренебрег. Он писал Бернарду Шоу, что еще мечтает печатать стихи, когда покинет ВВС, но: