Демон пустоты

Обычный путник, увидев бандитов, обмер бы от страха, но я встретил их с распростертыми объятиями, жадным смехом, почти по-братски, если братство подразумевает кровавый конец. Мне хотелось, чтобы меня боялись, как раньше, когда я потрошил чернокнижников под сощуренным взглядом Дрейка. С разбойниками я покончил очень быстро, все еще вспоминая доброту Сета, но, покинув лес, я быстро забыл об уравновешенном и мудром человеке, спасшем мне жизнь.

С каждой минутой с меня словно спадала короста, кусками отваливалась наносная терпимость, которой я с таким трудом обучался. Нет в мире ничего хуже терпения, нет ничего ужаснее смирения, когда ты не можешь взрезать глотку врагу, а должен только кивать и ждать. Как же мерзко умереть в постели, как паскудно склоняться перед ударами судьбы, делая вид, что покорность побитого раба – это обретенная мудрость! Чего во мне было в поразительном недостатке, так это покорности. Что же это за добродетель – привыкнуть к поражению? Я честно старался научиться прощать, но лишь заработал себе кровавые мозоли. Сокол, завидев добычу, рвется в небо. Время тишины завершилось, началось время алого.

Шел я быстро, и с каждым шагом еще быстрее. Вскоре я почти бежал, отдаляясь от места, где провел последние два года, – и редкие утренние путники отшатывались и с ужасом смотрели на мой окровавленный меч и одежду. Встрепанные волосы, безумный взгляд, лицо, окропленное каплями крови, – я потерял всякое желание следить за тем, каким меня видят чужаки. Опьяняющая свобода совершать зло переполняла нутро, я будто снова встретился с самим собой.

Рядом с Сетом я старался перенять непривычную терпимость к людям, в знак признательности скрывал черное пламя внутри, которое распирало днем и ночью. Как же приятно было позволить простолюдинам как следует испугаться! Именно ужас в чужих глазах я привык видеть, именно для этого родился – для битвы, для противостояний, горячих и ожесточенных, для того, чтобы отдавать приказы и бить ногой по склоненным головам. Кто-то рожден выращивать репу, а кто-то – свергать королей, и хуже нет истории, когда один из этих людей оказывается на чужом месте.

Я мог бы подготовиться, разведать обстановку, спланировать месть, но даже если бы все дороги мира переплелись узлом, будто змеи весной, а горы зашевелились и заходили ходуном, мое внутреннее чутье привело бы меня к Дрейку. Я бы нашел его, будучи слепым, глухим, безруким. Мне не требовались карты, чтобы отыскать мерзавца. Никто не знал Дрейка так, как я, – конечно, до того, как он меня предал. За сумеречной горой, воткнувшейся в небеса, за кладбищем чернокнижников, за рокочущей рекой Шор, за перевалом, за стенами, гордо старающимися достичь звезд, сидит Дрейк и его темный отряд. Король загнал убийц в горы, но никто не рискнул выследить их, все боялись злого колдуна.

Раньше разбитная жизнь отряда, находящего удовольствие в узорах гибели, была и моей жизнью, раньше их жестокие песни вырывались из моей глотки, раньше и передо мной расступалась земля, пока всего этого не лишил меня Дрейк. Вот к нему в волчье логово я и шел, не останавливаясь, без еды и отдыха. Только после четырех дней пути, окончательно выбившись из сил, я переночевал в обшарпанной таверне, но вместе с первыми лучами солнца украл лошадь и помчался туда, где туманы обвивали вершину сумеречной горы.

Никто не пытался меня остановить. Аура одержимости отпугивает людей получше прямых угроз. Как же восхитительно упиваться яростью, а не пытаться от нее избавиться, зарывшись в землю или повседневные дела. Я пришпоривал коня, а когда он упал, весь в пене, продолжил идти, не замечая ни ветра, ни дождя. Мой план был очень прост: я намеревался разбежаться и прыгнуть в бездну, обнять ее со всем жаром, насадить себя на торчащие из нее острые зубы скал.

Я плохо понимал, день сейчас или ночь, меня не трогала погода, я не замечал окриков и, кажется, убил кого-то так, как убивают муху, которая отвлекает от насущных дел. Был ли это мужчина или женщина, я не запомнил. Если бы кто-то встал на моем пути, я прорубил бы себе дорогу через целое войско, ведомый единственной страстью, делающей все простым и достижимым. Люди буксуют в жизни, запутываются в выборе целей, и это придает им слабость. Когда у тебя всего одна цель, ты становишься всемогущим.

Чувства мотали по извилистым ущельям уязвленного самолюбия и нестерпимого предвкушения встречи, которая по воле обстоятельств отложилась слишком надолго. Вряд ли любовник, охваченный желанием, ощущал бы такую тягу домчаться до предмета страсти, как я. «Дрейк. Дрейк. Дрейк…» – билось в жилах. Я видел его насмешливые глаза, сардонически улыбающиеся губы, такие узкие, бледные, холодные. Ни тени сожаления, пустые глаза подлеца, усмешка змеи, движения духа погибели.

– Бегите! – кричали жители деревень, через которые я проходил.