Демон пустоты

Руки и ноги пленника были изломаны, а сил у бедолаги не осталось даже на то, чтобы встать. Длинные волосы скатались и поседели, тут и там зияли проплешины, побелела и борода. Все тело, словно дурная летопись, испещрено ранами и шрамами, и хотя их прикрыли одеждой, порезы и изломы ошеломляли, как и то, что он получил их – и все еще жив. Вонь от заключенного шибанула в нос, и зрители отпрянули, не готовые к такому нравоучительному спектаклю.

Когда Дрейка подняли, так как сам чернокнижник встать уже не мог, я увидел бескровные, облупившиеся губы. Его осквернили чужие орудия пыток, он потерял человеческий облик и остатки духа, не в силах даже застонать. Какое расточительство, какая мерзость. Я так жаждал посмотреть ему в лицо, но когда палач убрал волосы, называя имя пленника, стало очевидно, что Дрейк больше ни на кого не посмотрит. В прошлом остался надменный взгляд. Глазницы пустовали, лишь ожогами и струпьями мог он ответить.

Мы стояли очень близко, и я вдруг понял, что звуки исчезли, только пульс стучал в висках. Время как будто застыло, поместив меня в одном бесконечном миге. Я ощущал идущий от Дрейка смрад и горячечное тепло – видно, у него была лихорадка; видел грязь под оставшимися ногтями, эту развалину, обломок человека, а он даже не мог понять, что я нахожусь напротив. Вместо злорадства я ощущал себя глубоко уязвленным, обворованным, покинутым. С секунду я даже представлял, как изрежу палача на куски.

Но я не дурак. Одного взгляда на Дрейка достаточно, чтобы понять, что ему конец. Этот человек даже не был Дрейком, это его обрубок, тень. Все внутри меня покрыл иней, в голове воцарилась совершенная, холодная ясность. Судьба снова обокрала меня, обессмыслила жизнь. Дрейк опять все испортил. Проклятый слабак.

Чиновник зачитывал обвинения, толпа бесновалась, но я замечал только шевеление губ и колыхание людской массы. Только я и Дрейк, вот что было важно, и теперь Дрейка больше нет.

– Я здесь, – прошептал я.

Он дернулся. Что-то от чернокнижника в нем все же осталось.

Охрана косилась на грязного бродягу, которым я стал, но не думала, что я могу создать проблемы, и очень зря. Я разметал их ленивые, упитанные тела по сторонам и взбежал на помост, встал напротив Дрейка и крепко обнял сухое, испорченное тело. Оно оказалось таким мучительно слабым, словно сухая ветка. Я так долго желал разорвать его на куски, а теперь мог только утешить – как последний осколок прошлого, не вымаранный палачами из памяти.

– Я здесь, – повторил я и никак не мог остановиться. – Я здесь. Здесь.

Так он и умер, зажатый в моих руках, слепой, немой и немощный, прежде чем охрана оттащила меня прочь.

Ноябрь 2018 года

ОСТАНОВИ ЕГО, У НЕГО ПИСТОЛЕТ

Имени у него не было. Вернее, может, и было, но каждый раз его называли по-разному, а как на самом деле – не знаю. Мне нравилось звать его Билли, словно хичхайкера, маленького парнишку-убийцу из записей умершего от передозировки героина певца. Когда он нагибался и выдыхал дым, ожидая очередную машину, а потом смотрел на тлеющий огонек сигареты, то внутри взметался пепел тревоги и появлялось сосущее чувство, толкающее уйти в ночь, подальше от насиженных мест, в пустыню или в горы.

В подъезде редко горел свет, поэтому сейчас его силуэт освещался лишь косой стеной синеватых лучей из открытой мной двери. Он вполне мог быть идущим из пустошей стрелком Роландом; возвращающимся, чтобы отобрать свой замок и девушку, которая его давно не любит, Джеком-из-Тени или даже Эльриком из Мельнибонэ в тот момент, когда он говорил бескрылой женщине «нет». Лицо, на котором обозначилось несколько складок, но все такое же молодое, как много лет назад.

Когда-то я пытался с ним соперничать, но теперь не делаю этого даже в мыслях. Не потому, что боюсь, а потому, что предопределенность портит нервы. Быть смешным неприятнее, чем просто отступить.

– Здравствуй, Билли.

– Здравствуй. Каждый раз, когда я возвращаюсь, не могу отказать себе в удовольствии увидеть свою тень, – дружелюбно улыбнулся он, но потом улыбка по капле стекла и впиталась в серый бетон ступеней. – Больше никто не может говорить со мной на равных.

– А как же Лау́ра?

Рука с сигаретой на миг замедлила движение.

– Лаура пуста. – Он оперся на футляр с гитарой, вдумчиво рассматривая стену, покрытую росписью из чужих слов. – Уже много лет она разговаривает, ее руки пишут, губы убедительно шевелятся, а тело упруго прогибается под другими телами. Но внутри остались только черные хлопья, которые обычно наполняют пепельницы.

– И ты не думал ее спасти?

Он морщит лоб, словно вспоминая что-то. Иногда его глаза смотрят в стены так, будто видят через них. Тонкая линия рта стала еще тоньше, превратившись в щель, сжавшую цилиндр сигареты. На его ботинках пыль множества дорог, в кармане – немного кокаина и поцарапанный револьвер, который ему подарила Лаура. Она умела делать нужные подарки, и револьвер носил ее имя.