Демон Вершинина

А затем вспомнились морды министров и депутатов, которые слали на три буквы МНЭ – «Министерство науки и этики», где рулил Генри Робертсон. Я завалил его стол письмами и прошениями от нуждающихся, но ушёл со звенящим эхом в ушах. «Я против, – дрожал его старческий маразматичный тенорок. – Люди не готовы». И прихлебатели повторяли за ним, из-за чего клеточная чистка отодвинулась на двадцать лет, которых не было у моей жены.

Теперь Генри обернулся Робертом, чистка стала его лучшим другом, но риторика, закостенев, ничуть не изменилась.

Я ждал от Бори всплеска или взрыва, но он спокойно встал, подошёл к двери и холодно сказал напоследок:

– Если вы действительно верующий, то молитесь, чтобы на вашем сыне оказался мой демон, когда он полетит с крыши, устав от жизни с таким отцом.

Я остался один в будке.

– Он ушёл, хлопнув дверью, и даже не узнал, что у меня нет сына, – Роберт промокнул лоб салфеткой. – Думаю, голосование тут бессмысленно.

Участники по очереди стали отключаться от конференции. Мария задержалась напоследок.

– Одной теории мало, мистер Бертич, – сказала она участливо. – Вы не под крылом Министерства, вам нужно что-то более весомое. Но вы смогли меня заинтересовать. Со своей стороны, обещаю, что запись будет передана в архив на повторное рассмотрение, и если комитет сочтёт разработку перспективной, вас вызовут. Заседание окончено.

Экран погас. С открывшейся дверью из комнаты выдуло всю надежду, что наполняла её полчаса назад. Хищная пасть Роберта проглотит любые обещания.

Боря курил на улице, зажав губами машинку, из которой тонкой струйкой вытекал в небо пар.

– Надо поесть. – Мутное облако вылетело у него из носа и уплыло в сторону дома.

Жил Боря скромно, даже бедно, как порядочный человек науки. Съёмная двушка на севере города подвывала прохладой голых белых стен, разбавленной одной единственной картиной над кроватью в спальне – геометрические узоры, заляпанные брызгами экспрессивного ребёнка. По ней было видно, что Боря не любил красоту, или в ней не разбирался. Но я смотрел на холст и думал, что так бы брызнула кровь из разбитого носа Роберта.

Мы сидели за столом в гостиной возле большого окна, за которым ночь прогоняла закат. Из Бори напрочь выветрился утренний задор, таким задумчивым я не видел его со времён кризиса, когда крупный инвестор оставил наш проект. В поникшем друге я узнавал себя столетней давности, глотающего слёзы и обиду от собственного бессилия, а хотелось бы видеть поникшего Роберта, глотающего собственные зубы.

– Злишься? – Я потягивал из бокала сухое красное.

– Ещё бы. – Боря пил джин и закусывал лазаньей.

– И правильно. Те ещё сволочи.

– Они-то чего? Я на тебя злюсь. За то, что опозорил меня, и немного на себя, раз позволил.

– Да пожалуйста, если тебе так легче. Только был там один парень, который с хлопком выбежал за дверь.

– Подумаешь, – буркнул Боря, отведя взгляд на город за окном. – Не могу я терпеть скудоумие, но, если надо, в следующий раз сдержусь.

– Не будет следующего раза, – резко сказал я. – Та дверь для нас закрыта.

– Не выдумывай. Подготовимся, получим патент и снова попробуем.

Перед глазами возникла хищная ухмылка Роберта. Змеиный язык сновал вверх-вниз, а глаза гипнотизировали. Я мысленно схватил его за голову и вырвал её вместе с хребтом.

– Нет, нельзя.

– Как будто у тебя есть другие варианты. Думаешь я не знаю, что мы на мели?

Я с трудом выдержал испытующий взгляд Бори, который откуда-то вечно всё знал.

– Ты позвал меня выпить в ресторан! – всплеснул он руками. – Не к себе домой с уютным баром и виртуальным Марсом, а в ресторан!

Я пожал плечами:

– Плохие новости лучше заедать сочным стейком. Но сейчас важно то, что дорога в Министерство закрыта.

– Да почему?! – Боря хлопнул ладонью по столу, отчего со звоном подскочила вилка.

– Потому что! – выпалил я. – Потому что надо оставаться до самого конца, а не лететь на улицу дымить. Они наложили вето из-за нарушения законов этики.

Откровенная ложь поцарапала мне горло, но я не мог сказать правду.

Боря несколько секунд недоверчиво глядел на меня, а потом громко хохотнул.

– Тогда плевать, – он откинулся на спинку кресла, – ни о чём не жалею. Пусть варятся в своих законах, которые сами же и выдумали.

За окном сгустились сумерки, и фонарный свет мигом затопил улицы, прогоняя темноту обратно в небо. На небоскрёбах заискрилась реклама.