Демонтаж

«Будешь что-нибудь?» – спросил он, когда принесли блюдо с запеченной в лаваше форелью. Жена профессора поинтересовалась, как давно он вернулся. Манвел в общих чертах рассказал о гранте и добавил, подкладывая форель себе и Седе, что скоро уже уезжает. Разговор снова вернулся к политике. Обсуждали кандидатов на президентское место. Наиболее вероятными были двое – премьер-министр из Арцаха, стремительно шедший по головам, и бывший первый секретарь компартии, вернувшийся в политику. «Можно понять, почему люди уезжают», – сказал кто-то. «Я сбилась со счета, – сказала рассеянно Седа. – Столько моих знакомых уехало». – «Квартира в Кентроне стоит сейчас не больше пары тысяч долларов». Манвел решил прервать этот разговор и поднялся с рюмкой в руках. Нежно глядя на профессора, он сказал, что не знает другого учителя, который был бы для стольких молодых людей отцом. «Поэтому вас здесь будет не хватать», – добавил Манвел. «Но, – ответил профессор, кивая на Седу, – я оставляю вместо себя учеников». – «И тем не менее, – продолжил Манвел, – если бы не вы, не ваша моральная твердость, мы бы лишились очень многого. За вас, профессор». Профессор благодарно кивнул Манвелу и чокнулся с ним, а затем с остальными. Ему было неловко: слишком эти проводы напоминали поминки. Он, во главе стола, окидывает взглядом собравшихся: родственников, приятелей, друзей, коллег и учеников. Все пришли проститься с ним. Мало кто знал, что на самом деле он уезжает из-за того, что не сработался с новым ректором университета: когда его обязали заполнить очередную груду бюрократических бумажек, у него сдали нервы. «Довольно с меня, – решил он. – Я не какой-нибудь дрянной чиновник». Домашние, особенно дочери, давили на него, им хотелось уехать. Да и в нем самом все еще жило давнее желание узнать другую жизнь. В перестроечные годы ему приходили предложения от западных университетов, но тогда он был слишком захвачен происходящим в Армении. Понимал: если бросит этих детей, своих студентов, не простит себе никогда. Тогда же он увлекся работой в комитете Карабаха, но не поладил с радикальными участниками. Его пугал их национализм. На одном из собраний в Институте искусств, когда лидер движения заявил, что желания участников должны подчиняться желаниям родины, профессор недоуменно спросил: а кто именно решает, чего хочет родина? «Любому патриоту известно, чего хочет родина, потому что родина живет в его сердце», – ответили ему радикалы. Профессор не верил, что можно нести такую чепуху. «Я бы на вашем месте перечитал „Немецкую идеологию“ Маркса», – возразил он. Маркс! Это было последнее, о чем патриоты готовы были слушать в пору цветных революций. Политическая карьера льстила, но требовала поступиться честью. Это был не его путь. Профессор вернулся в университетские аудитории. С изумлением заметил, что дашнаки подбивают неопытных юношей записываться в партизанские джокаты и гордо именовать себя фидаинами. Но профессор не сворачивал со своего пути. «Вы – историки, – наставлял он на первом занятии каждого учебного года, – то есть будущие ученые. Лучшие из вас должны будут посвятить свою жизнь одному – поиску истины. Все остальное – в том числе родина – отступает на второй план». Он говорил вразрез с общим мнением, но мысль его была простой и ясной: только человек исполнившийся, достигший мастерства в своем деле – не важно, сапожник он или министр, археолог или гусан[32], – может быть по-настоящему полезен своей родине. Все остальное – петушиное, как говорят крестьяне. Что толку от патриотов, единственное умение которых выкрикивать лозунги? Старое армянское проклятие, постигшее большинство талантливых людей. Сколько прекрасных художников пожертвовали своим даром ради патриотических чувств? Не по этой ли причине армяне никак не избавятся от стыдной провинциальной местечковости? Гордятся Туманяном, но не представляют, какой талант Туманян похоронил ради них. «А ты, – говорил себе профессор, – тоже недалеко ушел от тех, кого осуждаешь». Честолюбие историка, поддерживавшее его десятилетиями, иссякло. Он уезжает в Мичиган. Завтра.

Манвел, молча наблюдавший за профессором, потянулся к сигарете.