Демонтаж

Размо, его берлинский друг, в конце концов нашел ему ветхую квартирку в многоэтажке, бывшем рабочем общежитии на окраине Восточного Берлина. На лестничном пролете торговали травой сирийцы, на стенах рисовали граффити панки с красными ирокезами, в подъезде ночевали бездомные. Манвел просыпался еще до рассвета и шел на железнодорожный вокзал. Работал уборщиком. Пил дешевый кофе – пожилая женщина, работавшая в кафетерии, бесплатно угощала его. Он даже слова не мог вымолвить на немецком. Он так и не понял, почему буфетчица была добра к нему. Она родилась в Польше, но росла уже в Германии. Знала немного русский. Смотрела на него с материнской нежностью. После смены Манвел шел на языковые курсы по эмигрантской программе. Зубрил немецкий с эмигрантами из Турции, Вьетнама, Камеруна. Он подружился с Мевлютом, бородатым мужчиной его возраста. Они вместе возвращались с курсов, гуляя по ночному Кройцбергу. Что-то роднило их. Мевлют часто вспоминал с тоской Стамбул, рассказывал, что его отец был уличным торговцем бузой, и приглашал Манвела к себе домой. Однажды Манвел согласился зайти. Жена Мевлюта носила платок. Дети показывали ему свои игрушки. Манвел никогда не забудет, как сидел у них за столом, накладывая в тарелку табуле[37], и осознал, что семья может быть счастлива, только когда все живут вместе. По окончании курсов Манвел оставил железнодорожный вокзал и устроился на новую работу: помощником библиотекаря. Первое время принимал поставки новых книги и таскал коробки. Его начальником был седоволосый восточный немец по имени Каспар. Он недавно овдовел, но не снимал обручального кольца. Он был славистом, свободно владел русским и с легким немецким акцентом часто разговаривал с Манвелом. Как-то признался ему, что в юности мечтал стать толстовцем, особенно по прочтении «Исповеди». Вскоре в библиотеку устроился работать еще один постсоветский беженец – Антон, русский немец, переехавший с семьей из Казахстана после того, как местные разгромили их деревню. Он занимался учетом книг. Звал Манвела в пивные, где ностальгировал по СССР, очернял казахов, удивлялся наивности немцев и постоянно перебирал идеи, как легко заработать. Он часто отлынивал от работы, уходя раньше окончания смены, а Манвелу говорил: «Спросит, скажи, что у меня терми́н». И Манвел врал Каспару, что Антон на почте или ушел куда-то за справками, хотя в действительности он уже лежал на диване у себя дома или потягивал пиво в баре. Каспар догадывался об этом, но не увольнял Антона. Вместо этого он все больше доверял Манвелу: повысил его до помощника, брал с собой на конференции в разных уголках страны, засиживался с ним до позднего вечера в библиотеке и рассказывал о себе – об отце, не вернувшемся с фронта, о матери, с которой расходился во взглядах на немецкое прошлое, о дедушке, который умер в год возведения стены, о друзьях, которые бежали в Западный Берлин, о жене, которая не одобряла его христианских взглядов, о наставнике – священнике-диссиденте, который вел за собой толпу митингующих на понедельничные демонстрации против коммунистов. Манвел к тому времени уже поступил на магистратуру, писал работу о модернизации библиотек и музеев, ездил по Германии, посещал бывшие концлагеря, превратившиеся в современные музеи, обрастал знакомствами и связями, подавал документы на исследовательские гранты. Он вновь занимался литературой. Работа в библиотеке не мешала этому. Сейчас он работал над пьесой, в которой хотел подвести черту перестроечному времени. И надеялся ответить на вопрос, почему не может перестать думать о Седе. Его терзала мысль, что он никак не избавится от власти человека, которого не видел столько лет. Сожаления вернулись к нему, когда не получилось приехать к ней в Париж. Он еще ответит себе на вопрос, почему вернулся сюда. И если в первые дни он, привыкший строго наблюдать за своей душой, был осторожен, то теперь стал гораздо легкомысленнее. Может, дело в архиве. Он соврал Седе, сказав, что не прочитал ничего нового о своем отце. В действительности ему выдали толстую пожелтевшую папку, откуда он узнал, что по делу отца допрашивали женщину, состоявшую с ним в близких отношениях. Теперь Манвел понимал, что отец не бывал дома не столько по политико-патриотическим причинам, сколько по любовным. Вел двойную жизнь. Перед тем, как встретиться с Седой, Манвел съездил по указанному в анкете адресу, но не нашел там этой женщины. Соседи сказали, что двадцать лет назад она отправилась вслед за каким-то мужчиной в Сибирь. Сердце снова сбилось с ритма. Манвел бездумно и равнодушно стоял на балконе.

С тех пор как он узнал правду об отце, в нем зрело смутное и неприятное желание.