Демонтаж

Начались холодные годы блокады, и Манвел был единственным человеком в республике, кто радовался этим испытаниям. Он часто навещал Седу. Приносил в квартиру на Абовяна церковные свечи, сидел с ее семьей в одной комнате, грелся перед печкой, глядел украдкой на ее ресницы, плечи и руки, сводившие его с ума, и вместо того, чтобы прокричать ей, что он любит ее, что не может жить без нее, что он готов все бросить, лишь бы снова целовать ее запястья, он говорил с ней и ее мужем о каких-то пустяковых вещах: о набирающей обороты Карабахской войне, о политических интригах, о шаткости демократии в странах постсоветского блока. Все это было увиливанием от сути, которую в действительности каждый из них – и Манвел, и Седа – прекрасно понимали. А затем цепь событий разделила его жизнь на «до» и «после». Умерла его мать, и все сбережения ушли на похороны: было потрясением узнать, что похоронные агентства в связи с войной взвинтили цены. Каждый раз, навещая могилу матери, он встречал на кладбище сомнительного вида мужчин в темных очках и ярко накрашенных женщин. Они сорили шелухой от семечек и сигаретными бычками. Он не делал им замечаний. Он все чаще чувствовал себя лишним в этой стране. В те же дни его школьный друг, работавший в Берлине водителем автобуса, позвал его к себе. «Здесь, – убеждал он по телефону, – ты тоже будешь голодать, но зато с достоинством!» Манвел согласился. Бытовые условия стали невыносимыми: материнской пенсии больше не было, есть ему было почти нечего, греться было нечем. Терять тоже нечего. Наступивший январь был самым холодным и голодным месяцем за все время блокады. Но именно теперь, когда большинство сломалось, когда недавно ревущая толпа резко притихла, Манвел изменился. В один из голодных дней он увидел за окном мальчишку в лыжной шапочке, который нес дрова. Ему было леть шесть или семь, не больше. У него была такая самодовольная улыбка, несмотря на голод, холод и разруху. «Я согреюсь!» – говорило лицо мальчика, и в этом лице было столько радости, столько человеческого достоинства. Почему ты грустишь, когда можно радоваться, как этот ребенок? Манвел записал этот вопрос в тетрадь и, надеясь забыть о голоде, стал писать, сперва о мальчике в лыжной шапочке, затем о себе: о своем детстве, когда он был счастлив, как этот мальчик, о времени, когда его мать и отец были вместе, когда у него была семья, когда не надо было гадать, почему мама грустит, а папа опять не вернулся домой, а затем и вовсе исчез, потому что его арестовали и выслали бог знает куда. Так пролетел тот холодный день. Манвел понял, что за окном уже вечер, а он с утра ничего не ел. Он довольствовался хлебом и козьим сыром, запасы которого кончались. Он не помнил, когда последний раз ел мясо. Он все чаще представлял себе заграницу. И изо дня в день продолжал писать, словно боялся, что вот-вот у него не останется на это времени. Его строгими судьями стали Августин и Достоевский, Нарекаци и Пруст. Под их присмотром он спускался по тонкому тросу в темный колодец, держа в руке фонарь, – спускался во тьму, в которую до сих пор боялся заглянуть. Колодцем было его прошлое, и чем глубже он погружался в него, тем страшнее ему становилось. Он брал с поверхности души чувства, которые не давали ему покоя, препарировал их при помощи слов – вновь описывал ссоры родителей, потерю отца, одиночество матери, – и смотрел на их жизнь совсем другими глазами. Теперь он не осуждал родителей, потому что знал: судьба матери и отца сложилась трагически как по их собственной вине, так и по вине других людей, которые доносили, арестовывали, считали, что вправе распоряжаться чужими судьбами. Он уверял себя, что, разобравшись в своей личной истории, поймет, почему эта страна оказалась на грани исторической катастрофы. И для этого надо было бодрствовать, пока у него было время. Он открыл для себя животворящую силу литературы и был счастлив, а затем пришло время отъезда в Германию. И он уехал. Уехал, чтобы окончательно покончить со старым Манвелом.

Сколько общежитий и квартир он сменил? Сколько раз убегал от бритоголовых с битами? Или прикидывал в уме, хватит ли ему денег из пособия до конца месяца?