Демонтаж

«И вы ни разу не вернулись на Абовяна за столько лет?» – спросила Седа. «Мы быстро обжились в квартире на Московской. А Абовяна мы тайком сдавали какое-то время, но потом и это бросили». – «И бабушка с дедушкой так и остались на Московской?» – «Да, они жили на Московской до самой смерти». – «Получается, я первая, кто вернулась в эту квартиру с тридцать седьмого года?» – «Получается так, да». – «А почему никто не рассказывал мне всей правды? Почему ты не сказал мне ничего, когда я переезжала в этот дом с Сако? Почему мама молчала столько лет?» Генрих чувствовал укор в словах дочери. Ему хотелось оправдаться, но он не знал как. «Что я мог сказать тебе, Седа?» – «То же, что и сейчас. Разве это не очевидно? Как ты мог ничего не рассказывать мне, как можно было держать меня столько лет в неведении?» Генрих пожал плечами. «Я смог это сделать только сейчас».

«Но сейчас уже поздно», – произнесла Седа, словно вынося приговор. «Поздно для чего?» – спросил Генрих.

Седа молчала.

Перед глазами Генриха снова пронеслось, как Сако приехал сюда за ней, как в истерике, на глазах у детей, размахивал руками, угрожая разводом, как Седа сперва смеялась, пытаясь скрыть страх, а потом сдалась и, виновато опустив голову, вернулась с ним и детьми на Абовяна. Как, в конце концов, она шла за гробом мужа под рев плакальщиц.

У Генриха задрожали губы.

Седа хотела остановить его. Но плечи его мелко задрожали, и он склонился над чашками с остывшим кофе, уронив лицо в ладони. Из глаз хлынули слезы. Он плакал молча, не в силах остановиться.

Седа сжала губы и не двинулась с места. В отличие от Нины она не была способна укрыть собой того, кто распадается на части.

Когда отец пришел в себя, она спросила, что ему известно о семье Анушавана. Генрих нехотя рассказал, что после выселения они жили в Норагюхе. Кажется, сын Анушавана работал охранником в Политехе. «Я не интересовался их судьбой», – сказал он.

Седа ушла.

Генрих остался сидеть в кресле. У него не было сил подняться, чтобы приготовить ужин или сделать еще что-либо, что стало привычно ему за эти годы. Гулять вечером он не пошел.

Седа же, выйдя от отца, поймала такси.

Такси проехало через Разданский мост, мимо Араратского завода, вниз по проспекту адмирала Исакова. Седа все больше удалялась от Кентрона и все глубже погружалась в трущобный район, за которым стояла уже неровная полоса гор. Седа рассчиталась и вышла. «Вот и приехала, теперь думай, что дальше», – пронеслось в уме. Мимо шел мальчишка с ранцем, здоровый, толстенький бутуз, и Седа спросила у него, знает ли он дом семьи Анушавана. Мальчик уныло покачал головой. Седа обратилась с тем же вопросом к продавщице магазина, та сказала, что здесь десять Анушаванов. Седа пояснила, что его сын работает или работал в Политехе. Продавщица не знала таких. Седа увидела старика в распахнутой меховой куртке, поднимавшегося по склону, и наудачу спросила у него, знает ли он дом семьи Анушавана, чей сын работал охранником в Политехе. Старик, по виду пастух, поправил на голове серую фуражку и осторожно спросил: «Не те ли это Анушаваны, что работали на коньячном заводе?» – «Знаю только, что он работал в Политехе, охранником или сторожем, – повторила Седа и поспешила пояснить: – В советские годы. Сейчас он, должно быть, пожилой человек уже, в возрасте». – «Да, – закивал старик, – это сын его, значит, работал на коньячном заводе». – «Может быть», – промолвила Седа. «Точно тебе говорю, доченька. Вот только умер тот, кого ты ищешь». – «Умер?» – «Несколько лет, как умер. Года четыре». – «А где он жил?» Старик махнул рукой. «Иди прямо, до зеленого дома с деревянной оградой, там русская семья живет, если что, у них уточнишь еще, а оттуда поворачивай направо, следующий дом тебе нужен, доченька». Седа поблагодарила и пошла. «Только, – сказал ей вслед старик, – он редко выходит». Седа как будто не услышала. Она шла, провожаемая любопытными взглядами местных. У зеленого дома увидела русую девочку с закатанными рукавами, с вилами на плече, и спросила по-русски, где живет семья Анушавана. Девочка указала ей на невзрачный двухэтажный дом с покосившейся лестницей и добавила по-армянски, с легким акцентом: «Там и живут». Седа смутилась, поблагодарила и пошла к тому дому. Она постучала по ржавой калитке, никто не ответил.

Седа постучала еще раз.

Наконец послышались шаги.

Долговязый мужчина с густой черной бородой открыл калитку.

«Здравствуйте», – произнесла Седа. Мужчина кивнул, недоверчиво глядя на нее. «Я могу войти?» – спросила Седа. Мужчина отступил на шаг, пропуская ее во двор. Седа вошла. На земле лежал топор, рядом стояло ведро с мутной водой. Мужчина все еще не отходил от калитки. Седа спросила, можно ли ей пройти в дом. «А вы – кто?» – наконец спросил мужчина. «Я косвенно знаю вашего отца, – ответила она. – Наши с вами отцы и дедушки были знакомы. Я хотела поближе узнать вашу семью». Мужчина сверху вниз оглядел Седу. Ничего не сказав, он ушел в дом.

Седа осталась ждать на улице.