Демонтаж

Рубо сидел на полу, прислонившись к дверному косяку, спиливал приклад ружья и ловил в сумраке отголоски пламенно-патриотической речи. Невысокий человек в углу комнаты бубнил, что родина растерзана, что все ее покидают. «Наши отцы, пóтом и кровью строившие эту страну, влачат унизительное, полуголодное существование. Наши дети, тысячи армянских детей, не ходят в школы, потому что у них нет учебников и ботинок». Рубо покосился на оратора. Очередной борец за справедливость. Сколько подобных речей Рубо уже слышал? Этот кончит так же плохо, как и остальные любители празднословия. Потому что мир не изменить, потому что людей не исправить. Мы рождены во грехе и привязаны к нему. Мы не можем жить без греха, хоть и стыдимся. Выдумываем новые понятия, чтобы не называть грех грехом. Но деваться некуда, довольно бежать. Вот он час. Воспоминания обступили Рубо. Каспийское море, рассвет. Он идет по пляжу. Рубаха расстегнута, глаза лениво прижмурены. Порывы ветра ласкают грудь. Он сутулится, руки в карманах, но шагает размашисто, пружинисто. Вруйр плетется сзади. «Слышь, Рубо», – фыркнул Вруйр. «Чего тебе?» – «Будешь так широко шагать, штаны порвешь». Рубо обернулся. Смерил его взглядом. Было во Вруйре что-то дурашливое. Широко ухмыляясь, Вруйр глядел ему в глаза. «Ты чокнутый бездельник, – сказал Рубо, улыбаясь. – Тебе никогда не замолить грехи». Сейчас, после Дербента, готовясь к предстоящему испытанию в Ереване, Рубо знал: проще полмира завоевать, чем раскаяться. А еще он знал, что лучше по зову сердца пойти в преисподнюю, чем, послушавшись рассудка, выбрать добровольное рабство. Соленый ветер налетал с моря. Еще не наступил рассвет, еще не кончилась ночь. Они с Вруйром сидели вдвоем на берегу, и Вруйр кое в чем признался. Признание – не совсем то слово, скорее это была исповедь. В семнадцать его впервые застали с мужчиной. Они даже не были любовниками, Вруйр просто смекнул, что этот из своих, хоть и заперт в клетку традиционного брака. Из глубокой жалости к нему, к его одиночеству, к его трусливому сердцу Вруйр остался с ним наедине в лифте. Они целовались, опустив руки в карманы друг другу, когда внезапно двери открылись и возникла жена того бедолаги. Она замахнулась на них сумками, но Вруйр увернулся и дал дёру, – он жил в многодетной бедняцкой семье, в доме, разрушенном землетрясением. Остаток дня он посмеивался над произошедшим, досадуя, что некому рассказать, чтоб посмеяться вместе. А на следующий день к нему домой ворвались незнакомые люди и – с молчаливого согласия родителей – отвезли его в больницу на окраине города. В тускло освещенном кабинете главврач долго и подробно объяснял, как мужчины занимаются сексом друг с другом. Вруйр, не веря своим ушам, нагло развалился перед врачом, раздвинул ноги, словно предлагал ему себя, словно брал на слабо. Врач, не обращая внимания на его выходки, подробно описывал, как мужчины совокупляются в анальные отверстия, выделяя туда сперму, а затем подчеркнул, что это неправильно, поскольку: а) не приводит к деторождению; б) не доставляет удовольствия; в) грозит смертельной инфекцией. «Или, если угодно, Божьей карой за мужеложество». – «А вам почем знать, – поинтересовался Вруйр, – доставляет это удовольствие или нет?» Речь врача его не впечатлила – дети, кара Божья – все это была чепуха. Но удовольствие Вруйр ценил. Влечение, страсть, разлука, знание, что ты кому-то нужен, кем-то любим – или никому не нужен, никем не любим, – во всем этом было истинное биение жизни. Врач не удостоил его ответом. Он молча поднялся, выключил диктофон, – оказалось, он записывал свою речь, – и кого-то позвал. Снова вошли неизвестные люди, скрутили Вруйра и отнесли его, лицом к полу, в темную комнату. Не было ни окон, ни света. На него надели смирительную рубашку, обмотали скотчем бедра и накачали слабительным. Вруйр неподвижно лежал на кафельном полу и чувствовал усиливающееся бурление в животе. Понял, что сейчас произойдет катастрофа. Он брыкался, орал, звал на помощь. Но никто не откликнулся на его мольбу. Вместо этого из невидимой колонки над головой зазвучала запись речи врача. «Это не доставляет удовольствия, – повторял магнитофонный голос, – это отвратительно. Мерзко, неправильно и отвратительно». Вруйр почувствовал, как дерьмо полилось наружу, обволакивая его. Он забился, заплакал, завопил: «Ненавижу вас!» А потом еще громче, из самых глубин унижения: «Отец!» Дерьмо извергалось из него, удерживаемое на теле накрученным скотчем, а он скрежетал зубами, и лил слезы, и вопил от безысходности, и копил в себе яростную ненависть. Но и эта ночь кончилась, и забрезжил свет. На следующий день ему удалось сбежать. Он укрылся у старого дружка-уголовника. Сутки не вылезал из горячей ванны. Боялся, что никогда не отмоется, что запах дерьма не покинет его. Ему было жаль своего тела. Для этого ли дарована жизнь? Домой он не вернулся. Уехал в каменный Ереван. Запах дерьма преследовал его еще неделю. Он решил не прощать людям их жестокость, решил мстить. Решил стать образцом вывернутой наизнанку морали. Он верил в свое предназначение. Судьба была благосклонна к Вруйру: однажды в его жизни появился коренастый мужчина с непроницаемым лицом. Тоже беглец от собственного прошлого. Он заменил Вруйру брата, отца, наставника. «Я боялся, что ты избавишься от меня», – сказал Вруйр, сидя на пляже. Они глядели, как над горизонтом встает солнце. Рубо покосился на Вруйра – он не узнавал его. Впервые за столько лет этот дьявол говорил искренне. «Все та же поганая ловушка», – подумал Рубо. Не имело значения, кто рядом, мужчина или женщина. Важны были лишь чувства любви и страха, бравшие сердце в тиски, заключавшие его в плен. Рубо положил очередной готовый ствол на пол, к остальным. Рядом стояла откупоренная бутылка. Рубо отхлебнул. Он уже неделю не был трезв. «Из нас кровь пьют, а сами карманы набивают», – продолжал в углу пламенный патриот. Этот патриот недавно собрал вокруг себя стаю наивных щенков. Среди них затесались две бродячие собаки – Рубо и Вруйр. «Собачье одиночество, – подумал Рубо, беря очередное ружье. – Веревок мало, а то бы всех передушил». Ему было неуютно в настоящем. Он вернулся к воспоминаниям. Они с Вруйром возвращались с пляжа к себе в лачугу, когда зазвонил сотовый. «Ты мне нужен, – сказал голос из трубки. – Надо познакомиться с одним человеком в Ереване. Очень важное дело». – «Мне же нельзя возвращаться». – «Теперь можно». Рубо замер с телефоном возле уха. Конец беззаботности. Ему показалось, будто он видит тех, кого уже нельзя было видеть. Они стояли совсем близко, один в камуфляжной форме, другой в очках, кудрявый, с шеей, обмотанной шарфом. «Что я должен делать?» – спросил Рубо. «Маленькая революция с заложниками. Чисто припугнуть верхушку. Уже нашли типа, готового это провернуть». – «Наш, из армян?» – «Да. Слегка пришибленный патриот». – «А я зачем?» – «Присмотришь за ним». – «Зачем мне это?» – «А у тебя есть выбор?» Рубо снова замер. Задумался, не бросить ли ему трубку и не пуститься ли окончательно в бега. Из Дербента – в Москву, или в Грозный, или в Тбилиси. Во Флоренцию или в Рио-де-Жанейро. Что он, не найдет себе дела? Он рассеянно посмотрел на призраков. Потом на Вруйра. Тот стоял, скрестив руки. «Давай подробнее», – произнес Рубо в трубку. «Образованный, с филфака, – ответил голос. – Участвовал в молодежных забастовках на заре Карабахского движения. Работал журналистом в партийной печати дашнаков. Исключили за непристойное поведение – бог знает что натворил, подозреваю, что полез под юбку, к кому не следовало». – «Где он сейчас?» – спросил Рубо. «В Ереване. Приезжай. Я дам адрес. Передашь, от кого ты, он поймет. Я оплачу расходы. Это самая важная миссия, Руб. Если мы провернем это дельце, нам – тебе, мне – уже ничего не будет грозить. Наведем в стране порядок». Рубо положил трубку. Вруйр смотрел на него выжидающе. Рубо пересказал разговор. Прибавил, что дел на недельку-две. Подытожил: «Подзаработаем деньжат». Но Вруйр, видно было, сомневался. Рубо тоже не был до конца уверен. Тоже колебался. Тоже прислушивался к внутреннему голосу, твердившему, что это чревато проблемами. Но снова заговорил: «Это изменит ход истории, Вруйр. Молодежь увидит нас по телику. Будущие поколения скажут: друзья народа». – «И деньжат подзаработаем», – кивнул Вруйр. «Да», – подтвердил Рубо и снова посмотрел на двух призраков поодаль. Вполне возможно, что соглашался он не из возвышенных патриотических чувств. Вполне возможно, что он просто искал смерти. Боялся, что жизнь снова сделается тягостной ношей. Увиливал от чувств. Снова страшился обмануть, предать, погубить того, кто вверял ему свое сердце. Бедный Вруйр. Бедный Рубо. Слишком это было знакомо. «Не боишься?» – спросил он Вруйра. «Нет, – ответил Вруйр. – Мне есть что терять, чтобы бояться?» Рубо кивнул. Вруйр был его последним другом, и Вруйр научил его, что можно довериться волнующему влечению. «И она, может быть, так и не забыла меня», – подумал Рубо. Вруйр стоял рядом, готовый последовать за ним куда угодно. Неотвратимый конец пути. «Значит, едешь со мной?» – спросил Рубо, теперь уже чтобы поддеть Вруйра. «Да», – ответил Вруйр. – И больше не спрашивай». – «Тогда собирай пожитки», – приказал Рубо, улыбнувшись. На автобусе, затем на попутке, через Дагестан и Грузию, они добрались до Армении. Их заверили, что дела об убийствах прекращены. Можно свободно разгуливать по улицам. В первый же день они встретились с нужным человеком в ночном клубе «Сайленс». Лет тридцати, светловолосый, он сидел в одиночестве за столиком. Они поздоровались. Рубо представил Вруйра. Мужчина недоверчиво покосился на него. «Он точно свой?» Рубо холодно сказал: «Он свой». Они присели на пластиковые стулья. «У нас с вами общие интересы», – сказал Рубо. «А в чем ваши интересы?» – спросил мужчина. «Припугнуть, – сказал Рубо. – Нам бы хотелось их просто припугнуть». – «Этого волосатого пса?» – «Да». – «Если он хоть слово произнесет, я его убью». Рубо сузил глаза и внимательнее пригляделся к собеседнику. Повисло молчание. Вруйр заложил ногу на ногу. Рубо откинулся на спинку стула. Мимо ходили стриптизерши: кто к бару, кто к сцене. Чуть поодаль на красном кожаном диване сидели паренек в камуфляже и второй, постарше, в очках и с шарфом. Только Рубо видел их. «Мне нечего терять», – подумал он. Официантка в пепельно-сером купальнике принесла им кофе и пиво. Никто, кроме Рубо, не удостоил ее взглядом. Патриот сидел, нахмурив брови, – видимо, кроме Армении ни о чем не мог думать. Патриоты всегда начеку, никогда не помышляют о женщинах, не мечтают и не влюбляются. Вожделеют только свою родину. Извращенцы духа, которым, возможно, понадобится принудительное лечение, уколы от патологической страсти. Вруйр потянулся к бутылке «Киликии». Рубо замер, глядя, как его друг подносит к губам стеклянное горлышко; в памяти всплыли предрассветные часы на пляже. «Для чего хотите припугнуть?» – голос собеседника выдернул Рубо в ненавистное настоящее. «Просто припугнуть, – сказал Рубо, собираясь с мыслями. – Никого не надо убивать. Маленькая спонтанная революция без жертв. Две-три показательные автоматные очереди в потолок. Первыми пустим журналистов: пусть созывают людей, разносят весть, что началась революция. Из заложников выстроим живые щиты. В прямом эфире потребуем самороспуска парламента и проведения всенародных демократических выборов». Рубо одним глотком осушил свою чашку с кофе. Мужчина не шевелился. Сидел, скрестив на груди руки. «А если что-то пойдет не так?» – «Смертную казнь у нас отменили», – впервые подал насмешливый голос Вруйр. «Другой такой возможности у вас не будет», – добавил Рубо и ухмыльнулся. «У вас есть аккредитация в пресс-службе парламента?» – спросил он. Мужчина кивнул, нервно забарабанив пальцами по столу. «А с вашей стороны – что?» – «С нашей стороны, – ответил Рубо, – оружие, еда, укрытие. Гарантия безопасности в любом случае. И деньги». – «Мне плевать на деньги, – отрезал мужчина и резко поднялся. – Дайте мне день на размышления. Завтра здесь в это же время». – «По рукам», – ответил Рубо. «Я, может, буду не один». – «Как угодно». На следующую встречу он действительно привел пару человек. У них образовалась команда. И теперь – в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое октября, когда до конца очередного тысячелетия осталось шестьдесят шесть дней, – их час близился. Рубо поглядел на пустые бутылки, на стволы, на сваленные в углу комнаты черные плащи. Вруйр спал в соседней комнате. А может, лежал без сна. Может, он, как и Рубо, предчувствовал скорую катастрофу. Близился роковой день, роковой час. Паренек в камуфляже и интеллигент в очках были тут же, с ним. Они не оставляли Рубо. Они преследовали его. Быть одиноким, говорили они. Предавать тех, кого любишь. Рубо ответил им смущенной улыбкой. Патриоты в комнате продолжали твердить, как поставят президенту свои условия, как сформируют новое правительство, изменят страну, поведут ее к процветанию, как потомки будут украшать комнаты их фотографиями, наряду с портретами Андраника и Нжде. Рубо перестал различать их слова. Он глядел на тех, кого так хорошо знал. «Страшно?» – спросил его тот, что был в очках. Рубо покачал головой. «Херня, – ответил он. – Уже ничего не страшно». – «А нам страшно», – произнес тот, что в камуфляже. Рубо снова подумал о спящем Вруйре. Так и не оставил его. Последний друг. Почему любящий готов стерпеть что угодно? «Все изменилось», – сказал Рубо наконец, но тихонько, так, чтобы другие не слышали, как он разговаривает с призраками. «Что изменилось?» – спросили его друзья. «Мне больше не страшно», – ответил Рубо. Они все еще были здесь. Они не собирались уходить от него. Но Рубо больше не отводил взгляд, не прятал своих чувств. Незнакомый ему раньше свет наполнял его. Любящему ничего не страшно. На этот раз он никуда не сбежит. И никого не оставит. На этот раз он примет судьбу. Он встретится со всеми, кого предал, кого бросил. Он проснется с ними в одном саду. Он готов простить себя и мир. Чаша, которую нельзя пронести мимо. Он скорбел, но настал час мужества. Рубо прикрыл глаза и сказал себе: «Я победил мир».