Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Противоречивость этих расходящихся планов организованной (производственной, общественной, публичной) и частной жизни рутинизировалась настолько, что уже к середине 1960‐х годов почти никем не сознавалась как проблема выбора. Население поколений 1890–1920‐х годов рождения (по преимуществу крестьянское) было перемолото в ходе коллективизации, подавления крестьянских и рабочих волнений, а позднее – войн 1939–1945 годов и переселения в города. Первое советское поколение (1918–1925 годов рождения) вошло в жизнь уже при новых тоталитарных и репрессивных институтах. Именно эти люди были подвергнуты сильнейшей идеологической социализации и ресоциализации, эффективность которой снижалась из‐за низкого образовательного уровня населения (к концу 1930‐х был достигнут лишь начальный, 3-летний уровень образования, к концу 1950‐х – 7-летний, преимущественно фабрично-заводских и профессиональных училищ, поскольку среднее образование, после 8‐го класса, в 1940–1956 годах было платным и доступным немногим). Идеологические премудрости марксизма даже в упрощенном изложении советской школы, газет и вузов были доступны лишь тонкому слою городского населения, что снимает вопрос о тотальной индоктринации населения тоталитарных стран. Но тем сильнее оказывалось воздействие бессмысленного, иррационального насилия, новые социальные порядки принимались как безальтернативная данность закрытого общества. Собственно тоталитарными были прежде всего сама государственная машина и организация производства, постепенно захватывающая сферы повседневной жизни (воспитание, медицину, жилье и т. п.), а основная масса населения была вынуждена принимать эту систему и учиться уживаться с ней, приспосабливаться к ее требованиям и нормам поведения.

Массовое общество советского типа (массовый человек) возникает только к началу 1960‐х годов вместе с повышением уровня образования населения (достижением примерно 7–8-летнего общего образования, включая обучение в ремесленных училищах и ФЗУ). Это становится возможным с ослаблением барьеров мобильности (паспортной системы) и интенсивным переселением в города. Принудительное разрушение традиционных сословных и классовых различий в 1920–1930‐х годах вело к формированию не собственно городского населения, а населения фабрично-слободского, барачного типа. Городское население (городская культура, относительно универсалистское сообщество) складывается только после смерти Сталина и только в больших городах, составляя на тот момент не более 15–20% (хотя номинально к этому времени «в городах» проживает уже более половины населения СССР). Сельское население начало получать паспорта и возможность уехать из деревни после 1970 года. К середине 1980‐х образовательный уровень населения поднялся до 9–10 лет, в том числе слой людей с высшим образованием вырос до 8–10%, а к концу десятилетия до 12%, что стимулировало формирование других потребительских запросов и ценностных ориентаций, расширение кругозора, способность мыслить более генерализованными представлениями, нежели те, что составляли содержание повседневной борьбы за физическое выживание.

Однако в результате потрясений и политики нивелирования классовых и групповых различий социально-классовая структура утратила черты определенности, возникло совершенно особое состояние массовой плазмы, оформляемой государственными структурами. На уровне государственной идеологии (зафиксированной в брежневской конституции) это выражалось как достижение «социально-однородного общества» социализма, ликвидация классовой структуры, обеспечение планового рационирования и распределения материальных благ и проч. Эрозия веры в коммунизм (идеологию мобилизационного общества) не изменила структуру сознания, но поменяла «знамена»: ущербность коллективного сознания «самого передового в мире общества» компенсируется обращением к предыдущим слоям культуры – русскому великодержавному или имперскому национализму. Интеграция целого достигается за счет подъема «архаических» пластов идеологического сознания.

Это очень важный момент, плохо понимаемый сегодня: вертикальная интегрированность общества сохраняется за счет подавления структурной дифференциации и реверсного движения к предшествующим ценностным представлениям298. Иначе говоря, именно рутинные структуры социального взаимодействия (в особенности структуры повседневности и «обычного человека), а не политические лозунги и программы обеспечивают устойчивость социальной системы, особенно в условиях частых исторических потрясений и катастроф.