Демоверсия

Аня увидела, что все уже спят, и заснула тоже. Ей снилось, как она встала и сварила кофе, разбудила детей и приготовила завтрак. Написала что-то Яну, но не получила никакого ответа. Отвела Иду в сад и поехала в мастерскую, где долго выкладывала на стекле прозрачно-зеленые травинки. Вокруг тикали часы, но будильника среди них не было, и тиканье убаюкивало сознание еще больше – по крайней мере, ту его часть, что по-прежнему принадлежала Ане. Когда все часовые стрелки показали семнадцать, она отложила нож и поехала в сад. Сообщений по-прежнему не было. Аня обняла Иду и на секунду проснулась, но лишь для того, чтобы тут же обнаружить себя снова сидящей в кровати и продолжающей читать.

На сто двадцать четвертой странице Ян написал:

– Аня! Вся суть наших отношений – это боль и ложь. Каждое твое сообщение вырывает меня из мира, где я нужен, где нужен именно я. Каждое сообщение зовет куда-то из дома, где я и так редко бываю. Вырывая меня как опору, ты обрушиваешь крышу дома. Тебе опора тоже нужна, но я, даже прикручивая ножку стола, вру тебе. Я – чудовище. Мы должны закончить переписку. Не впутывая и не раня детей. То вшыстко[116].

– Глядите, он умер, совсем умер, – пробормотало «чудовище». На ладони «чудовища» лежал мертвый птенчик.

Ида ахнула и закрыла рот руками.

– Да, это и впрямь чудовищно, – написала Аня. – Прощай.

– Ой, как жалко! – воскликнула Анника. «Чудовище» кивнуло. – Не плачь, Пеппи, – сказал Томми.

– Но мама! – Ида смотрела широко распахнутыми глазами, полными ужаса. – Когда кто-то не плачет из-за беды – это плохой поступок! Почему она не плачет?

– Видишь ли, дорогая, – спокойно сказала Аня. Она что-то объясняла ей, думая о том, что и сама больше не плакала. Правда, объяснить, почему она при этом не смеялась над Пеппи, Аня уже не могла.

Она выходила на балкон покурить и словно спускалась оттуда по заранее привязанной веревке, ведущей к трамвайной остановке. Прямо в ночнушке Аня садилась в трамвай и прикладывала карточку к валидатору. Трамвай ехал по темноте, тихо-тихо, как мертвый, и все пассажиры в нем спали. Аня доезжала до остановки, которая называлась «Кладбище», – раньше она не придавала этому значения.

Аня входила в спящую мастерскую и выкладывала еще десяток травинок на бесконечном трехчастном витраже. Часы продолжали тикать, и она уже не обращала на них внимания. Затем возвращалась по веревке на балкон и снова курила, глядя в темное небо, словно пытаясь отыскать в нем саму себя. Ничего не было видно, и Аня возвращалась к детям, чтобы продолжить чтение.

– Слушайте гул океана, – сказала Пеппи уже сонным голосом. В палатке было темно, как в мешке, и Анника на всякий случай держала Пеппи за руку – так она чувствовала себя в большей безопасности. Пошел дождь. Капли барабанили по крыше палатки, но внутри было тепло и сухо, и шум дождя приятно убаюкивал. Пеппи выскочила из палатки, чтобы накинуть на лошадь еще одно одеяло.

Аня перелистнула сто пятьдесят пятую страницу и сказала:

– Может быть, пора уже спать?

Как и на страницах книги, за окнами комнаты, где сидели Аня, Ида и Лиля, тоже пошел дождь. Все замерли, прислушиваясь.

– Да, я пойду спать, – сказала Лиля. – У меня завтра контрольная по литературе.

– Контрольная? – удивилась Аня. – Вы же только начали учиться?

– Мам, вообще-то почти конец четверти, – рассмеялась Лиля. – Двадцатое октября.

Дождь за окном усиливался, и по стеклу били ветки. Аня посмотрела за штору и увидела прилипший к стеклу большой кленовый лист.

– Двадцатое октября… – тихо проговорила она.

Все замолчали и посидели немного в тишине.

– Мам, – сказала вдруг Лиля. – Я тут подумала. А почему ты только Идины книжки читаешь? Почитай мне тоже.

– Ладно.

Аня встала и, сказав Иде, что можно пока посмотреть картинки, пошла за Лилей в большую комнату.

– А то мне лень читать самой, – рассмеялась Лиля и протянула Ане книгу в красной обложке.

Аня села на диван и открыла книгу на закладке.

– Старец, ты, вижу, искусен и опытен в деле садовом; Сад твой в великом порядке; о каждом равно ты печешься Дереве; смоквы, оливы, и груши, и сочные грозды Лоз виноградных, и гряды цветочные – все здесь в приборе.

Лиля слушала, глядя на длинные зеленые стебли с тропическими цветами, огибавшие пианино. На пианино стояли фотографии в рамках и рисунки Иды. На одном из них скакала веселая лошадка, перечеркнутая длинными синими линиями.

– Но отвечай мне теперь, ничего от меня не скрывая: Кто господин твой? За чьим плодоносным ты садом здесь смотришь?[117]

Когда Аня вернулась в свою спальню, она увидела, что Ида взобралась на подоконник и приложила ладонь к тому месту, где прилип листок.

– А знаешь что… – сказала Ида.

– Не знаю, – ответила Аня, глядя за окно.

– Дождь – это шум тишины.

– 11–

Пятилетняя Аня стянула мокрый купальник, встала перед зеркалом и скорчила рожу, высунув язык.

– Трусы надень, – сказала мама.

Аня спрятала язык и подпрыгнула, а потом забегала по комнате.

– Не буду, не буду надевать трусы! Мне и так очень даже прекрасно!