Демоверсия

«Господи, – думает Аня, – и как тебе вообще могло прийти в голову, будто дети могут между собой дружить? Рута никогда не допустила бы этого. Ее ненависть прожгла бы в голубом мячике большую черную дыру. Каждую ночь невидимая женщина стояла бы у изголовья вашей – о господи, супружеской – какая глупость, какое страшное счастье – кровати, сжимая в руках стеклянный пузырек с серной кислотой. И ладно еще, если бы это была та же Рута. Но нет – это будешь ты, Аня. Это будешь ты сама».

– Так. Мне теж[118].

Аня представляет, как собирает чемоданы – сотню чемоданов, укладывая всю свою жизнь, и не только свою, и перевозит их в Белосток. Вещей так много, что самостоятельно их не перевезти, наверное, нужна будет транспортная компания. Аня уже смотрела, какие компании занимаются международными грузоперевозками, она уже смотрела, за какую цену сможет сдать московскую квартиру. Жилье в Белостоке было дешевле, и Аня страшно обрадовалась, узнав, что за эти деньги она сможет снимать и мастерскую – ведь надо перевозить и мастерскую тоже, стол, конечно, поедет в обрешетке. Да-да, она сможет снять и мастерскую, и просторную квартиру, большую, ведь надо, чтобы там поместилось много детей, и ее, и его, – о господи, ну что ты снова говоришь, да кто тебе даст его детей, милая девочка, сука ты этакая.

– Страшно.

Аня ставит насечки быстро-быстро, в секунду по три, и уже переходит на листья. «Пианино!» – пронзает ее внезапная мысль. Действительно – как перевезти пианино? Все остальное не составит никаких проблем, но пианино старое и в дороге может расстроиться и испортиться окончательно, рабочие могут повредить клавиши и корпус. Может, оставить его в Москве? Надо только сказать новым жильцам, чтобы не забывали ставить внутри банки с водой – пианино нужна вода, ему тоже надо пить, как и всем, пить нужно всем…

– Пианино?! – громко воскликнула Аня, взбешенная собственной глупой инерцией. Она перешла на яблоки и стала жестко, энергично проставлять новую порцию насечек, иногда поправляя сползаюший пластырь. Золотые яблоки в серебряной канве смотрелись весело и вместе с тем беззащитно. Аня как-то отстраненно, туповато посмотрела на них и сказала себе:

– Я все равно бы не справилась.

Она оглянулась вокруг и увидела бардак, полный хаос – открытые папки с пленками, переполненная мусорка, липкий пол. Ведь такой же хаос был у нее дома почти всегда, и готовила она через силу, и посуду мыть ненавидела – ну какая тебе нормальная семейная жизнь?

– Отдохни, милая…

Аня упала руками на стекло и заплакала, задыхаясь, как когда-то в детстве. Потом подняла голову – и обнаружила себя сидящей у мамы на коленях, и мама качала ее, гладя по голове.

– Что будет дальше, – ревела Аня, – что будет дальше, мама?..

– Дальше, – отвечала мама, – все заживет. А-а-а, не плачь, маленькая, не плачь, девочка, у киски боли, у собачки боли, у Анечки заживи…

Часы глухо тикали вокруг стеклянного стола, время шло и шло, но ничего не заживало. У киски давно болело, у собачки болело тоже, а у Ани все не заживало и не заживало, только вспухали на пальцах желтые фасолины мозолей.

От непрерывного тиканья часов стоял гул, и она зажала руками уши, но все равно продолжала слышать часы. Тогда она подошла к подоконнику и взяла один циферблат, а потом с силой отбросила от себя, на пол, в сторону дивана. Часы разлетелись от удара, и черная коробочка механизма закатилась под диван. Аня стала двигаться быстро-быстро, почти бегом, словно боялась что-то не успеть. Брала очередной стеклянный циферблат и бросала, потом еще один, и следующий, и гул прерывался оглушительным звоном. Осколки летели, и стрелки падали в общее цветное месиво. Аня не замечала, когда какие-то осколки отлетали и царапали кожу, застревали в одежде и волосах.

Последние часы она бросила в проем окна. Где-то внизу раздался глухой стук, словно упал человек, разбившись, как стекло, и все наконец затихло.

Иногда маленькая Аня приходила к маме на работу, на Центральный рынок, и помогала ей. Редко, конечно, – дел и без того было полно: школа, вокальная студия, домашнее хозяйство. Но летом она бывала на рынке часто.

Она находила мамино место скорее по аромату – мама всегда была окружена цветами, многие из которых одуряюще пахли и разносили запах далеко вперед. Аня прибегала и брала охапку разных цветов – то розы, обернутые газетой, чтобы не уколоться, то ландыши в плетеной корзине. А потом она ходила с этими цветами вдоль рядов по рынку и продавала.

Но в августе она всегда продавала семечки. По вечерам они всей семьей шелушили подсолнухи, растущие в огороде, а потом мама жарила семечки на большой чугунной сковороде. Семечки подпрыгивали и вкусно пахли.

На всю жизнь Аня запомнит эту картинку: она в желтом сарафане с нарисованными подсолнухами ходит между рядов с корзиной, полной газетных кульков.

– Семечки! Покупайте семечки!