День ангела

Тут же я почувствовала его внутри, и через секунду меня охватил тот веселый покой, который я так помню. Мне опять захотелось смеяться от счастья, нет, не от счастья, а от восторга, который я не могу объяснить.

Мне хотелось смеяться, но я спохватилась, испугалась того, что делаю, и начала плакать. А он ведь всегда любил, когда я плачу в постели: говорил, что ему становится только теплее.

– Ну, вот, моя детка! Да что ты вцепилась в свою рубашонку! Ты что, от меня прячешься?

Он скомкал, отбросил в сторону мою рубашку и начал покрывать все мое тело не поцелуями, а быстрыми яростными укусами, от которых я, не переставая плакать, в голос захохотала.

Дальше не помню. Может быть, я даже потеряла сознание на какие-то секунды. Не помню. Не знаю. Помню, что он лежал рядом, уткнувшись в мое плечо, и спал, громко всхрапывая. Он и раньше часто засыпал так. Я отодрала его от себя, он даже не почувствовал этого, и встала. Все пылало во мне: грудь, живот, ноги, руки. Я не шла, я летала по комнате, все время натыкаясь на предметы, как будто меня ослепили. Потом все-таки нащупала дверь в ванную и приняла душ, который был еле теплым. Завернулась в огромный халат, пахнущий его телом, и вернулась в комнату. Он спал, открыв рот. Я вспомнила Патрика, которого больше нет, и мне пришло в голову, что первый раз за все время нашей с Уолтером связи я могу не опасаться, что Патрик узнает, где я была и с кем. Эта мысль показалась мне такой дикой, что я застонала вслух, и тут он проснулся.

– Иди ко мне, – сказал он хрипло.

Как я все помню! И этот его хриплый заспанный голос, и то, как он приказывает: «Иди ко мне!»

– Довольно истерик, – добавил он.

Я прижалась к стене, замотала головой, тогда он легко вскочил и, очень худой, со своим пристегнутым к колену протезом, забегал, хромая, по комнате.

– Я приехал забрать тебя к себе. Ты станешь миссис Уолтер Дюранти.

Я и слышала, и не слышала его. Он, может быть, бредил.

– Жена умерла, я свободен. С Москвой тоже кончено.

– Большевики выгнали тебя? – пробормотала я.

Он покачал головой, лег поверх одеяла, накинул на ноги простыню и закурил.

– Большевики! – весь скривился от отвращения. – Стадо мародеров! Я терпел их, пока мне было удобно. Они платили мне. Да, я лгал. А твой Беккет не лгал. Он что, изменил этот мир?

Я начала одеваться. Он опять вскочил, обхватил меня обеими руками и опять бросил на кровать.

– Я ревную. Ты была хорошей женой своему парню. На Страшном суде повторю. Ты была ему хорошей женой. Ты старалась. Он тебя не заслуживал. Тебя нужно много любить, понимаешь? Не так, как твой Беккет, а много, подолгу. И часто. Почаще, почаще!

– Отпусти! – попросила я.

– Тебя отпустить? Ни за что. А с чем я останусь? Ты не забыла, что я одинок, как Иов?

– У тебя же есть сын, – вдруг вспомнила я, – ты мне сам говорил…

– А кто мне докажет, что это мой сын? – дернулся он. – Ведь ты ее видела?

Я промолчала.

– Она меня съела.

Я вспомнила, что эта московская домработница всегда вызывала в нем какой-то суеверный страх.

– Я удрал оттуда, а она приходит ко мне по ночам и пьет мою кровь. Сегодня мне снился полный таз крови, в который она бросает подушечки моих пальцев. Я чувствовал, как их отрезали. А ты говоришь, чтобы я тебя отпустил! Мне однажды сказали, что она погибла. Но я не поверил. Она вернулась через месяц и сказала, что это она так пошутила со мной. А потом приехала ее мать, совсем без зубов и вся серая. Катерина не впустила ее в комнаты, чтобы мать не испачкала там. Я дал ей денег, а через два дня Катерина сказала мне, что соседи ограбили мать из-за этих моих денег и задушили ее. Я не поверил. Я не верю ни одному ее слову. Когда из Парижа пришла телеграмма, что Клер умирает, я удрал. Но она пригрозила мне. Она сказала, что они все равно не оставят меня в покое.

– Они? Коммунисты?

– И коммунисты тоже.

Страх его сильно передавался мне, хотя я не до конца понимала, о чем он говорит.

– Чего ты боишься?

– Я ведь рассказывал тебе. Тогда, после войны, я приехал в Париж, и мы устроили общество сатанистов. Я тебе это говорил. Нас было много. Мы все повторяли, что не хотим жить, но мы боялись смерти. Поэтому мы стали поклоняться ему. Просили у него защиты. У нас были оргии, дикие пьянки… Он сильно помог.

Я быстро оделась и побежала к двери. Уолтер не удерживал меня, не шевелился: он пристально смотрел в угол. Мне показалось, что он видит там кого-то. Дверь была заперта, я начала возиться с замком.

– Мы женимся, да? Ты согласна? – глухо спросил он.

Я все не могла открыть этот проклятый замок!

– Мы можем венчаться в твоей русской церкви. Поедем в Париж, обвенчаемся там.

Наконец я открыла дверь и бросилась бежать по узкому темному коридору. Как добралась до дома, почти не помню. Я не смею даже думать о нем. Тем более жалеть или тосковать по нему.

Вермонт, наши дни