День Бахуса

Конец лета и ранняя осень обошлись со мной довольно приветливо. Я освоился в городе, снял неплохой уголок с видом на заброшенный парк, на заплеванный желтыми листьями, мутно поблескивающий пруд. С Фьюсхен мы расстались, её хрупкое здоровьё с трудом переносило постоянное общение со мной. Она стала заговариваться, плести небылицы о неземном разуме, о конце света и агонии вечной любви.

Алкоголь не лучшим образом действует на психику молодых женщин, они спиваются быстрее, чем скорый поезд идет под откос. Фьюсхен стало казаться, что у неё появились способности предсказывать будущее. Во мне она видела магистра Меробибуса (Пьющий не смешанное с водой вино, горький пьяница) и требовала раскрыть тайну магических заклинаний, призывающих вино в любых количествах. Жизнь с Фьюсхен превратилась в бродячий цирк, слетевший с катушек. Рядом с ней я чувствовал себя в кабине с камикадзе. Я сделал всё, чтобы остаться одному.

Весело проводить время было моим основным занятием и единственным. Искать ничего не приходилось, всё само вкусно прыгало в руки и на плечи. В чем заключалось веселье? Точно не скажу, но веселье это было какое-то неприличное и гипнотическое, заполняя всё вокруг, оно не попадало внутрь. Как если засмеяться без причины, и стараться продержитесь как можно дольше, не понимая зачем. Такое нездоровое веселье близко умалишенным и колдунам почти доконало меня. Я держался молодцом, бодро и с грустью поглядывая на слетавших с вертушки развлечений, знакомых и незнакомых пассажиров.

Неприятности заключались в том, что, когда последний желтый лист лег на холодную землю, к моему веселью примешивался страх. Животный и беспричинный. Он беспардонно останавливал меня на остывших улицах, загоняя в винные погреба. Приходил в гости без приглашения и стука когда ему вздумается. Он умело свежевал мою душу, разделывая её, как мясник. Моё «non curarsi di niente», «не заботиться не о чем», позволяло страху потешался надо мной.

Я сопротивлялся. Но за свои попытки из озорного bell poltrone (милого лентяя) я был превращен в подыхающего дракона изрыгающего огонь, дым и лаву. Дракон чувствовал себя, как банда подростков, обожравшаяся наркотиков. Дракон целыми днями ныл так, что плавились окна соседских домов.

Спалив высшие нервные центры, напившись из источника забвения, я лазал теперь по подвалам да подворотням, дрыгаясь в обруче хаоса. Отравленный дракон умирал медленно, рассыпаясь на молекулы. В его последний день дул сильный ветер. Снег металлической стружкой вбивался в лицо. Пьяный и злой я волком бродил за городом у крутого обрыва широкой замерзающей реки. Серое небо казалось выброшенным на улицу трупом, висевшим так низко, что цеплялся за голову.

Я подошел к краю обрыва. Пустота внутри чего-то настойчиво просила. Я попробовал закурить, но ветер зло вырвал из рук огонь и унес прочь. Необычное томление охватило душу. Показалось, будто этот холодный ветреный день давно ждет моего появления здесь. Горячей волной ожгло горло и сердце, ветер завыл между ребер. Откуда-то из живота родилось неуемное желание ринуться вниз с обрыва и уничтожить в себе последние островки света. Сделать шаг и падать в пропасть под истеричный хохот маячивших поблизости духов. Хотелось падать и знать, что падение бесконечно. Если бы не резкий отрезвляющий порыв ветра в грудь, я бы сделал свой последний дурацкий шаг.

Качели чувств вернули меня к пограничной черте целым и невредимым, и так встряхнули, что возвращение было осмысленным. Мне даже показалось, как что-то темное удалось сбросить в пропасть обрыва, не свалившись следом. Я понял. Дракон исчез.

Усталость я почувствовал лишь в пустом трамвае, возвращаясь домой. Нужно было проехать пять остановок, а дальше пешком. Хмель уже выветрился, и я мечтал о чем-нибудь спасительном от пробирающего озноба. Чтобы хоть как-то развлечься, я принялся размышлять о всякой всячине. и я еле успел выскочить, чуть не проехав свою остановку. В голове трещала печка жарких мыслей, согревая, пока я вприпрыжку бежал к дому через парк, завывавший ветрами. А думал я о том, как много раз пророчили гибель этого мира, как упорно и гордо мир несет бремя пороков. Всё что нужно – сбросить путы рассуждений, перестать ощущать себя персонажем замысловатого фильма, то грустного и злого, то доброго и веселого, то про любовь, то про войну. Перестать. И жизнь снаружи подчиниться жизни внутри, оповещая конец искусственности. Гипноз пропадет, своим исчезновением обнаружив горы надуманной фальши. И только тогда красота истины даст нам нашу собственную власть любить, творить и искоренять смерть своей бессмертной радостью.

По свой вине я оказался добровольным пленником общих колодок. И вот я в очередной раз понял, что пленение было частью движения, и всем предыдущим потерям я обязан за сегодняшнее обретение, а красивше сказать: calamitas virtutis occasio*. Краски и звуки мира вновь открылись мне.