День денег. Гибель гитариста. Висельник

Мертвых ведь любить не перестаешь.

Она свою маму любит никак не меньше, чем живую.

Что же делать, в таком случае?

Елена улыбнулась сама себе в зеркало. Не так уж плохо она выглядит.

Она чувствовала себя спокойной, уверенной — только вот руки были холодны и влажны…

9

Был там и я в ту ночь — и больше никого не было.

Что знаю, о чем догадываюсь в силу проницательности — рассказал честно и подробно.

Единственное, чего не могу сообщить — обстоятельств гибели Дениса Ивановича Печенегина, поскольку они мне неизвестны, а были б известны… В общем, меня на слове не поймаешь.

Скажу только прямо, что всегда считал его, Царство ему, пускай, небесное, человеком достаточно бездельным и пустым, в собственной жизни запутавшимся, слабовольным, гитаристом посредственным, — так сказать, местного разлива. Раздражал он меня скудостью своих запросов и интересов, убогостью рассуждений — и я не понимал, почему стекаются люди к нему. Если б он кому помогал — так нет. Игра же его… впрочем, об этом я говорил.

То есть я не мог понять: что в нем особенного? За что его любят все — и почему он самодовольно позволяет себя любить?

Ходил же я к нему не ради его музыки, не ради довольно однообразной компании, не ради питья вина и веселья, а по причине личной, о которой имею полное юридическое право умолчать — и умолчу.

16 июля 1994 — 14 мая 1995

ВИСЕЛЬНИК

Самое удивительное, что история,

рассказанная им, оказалась правдивой.

Вальтер Скотт. «Айвенго»

То, что я убью ее, — дело решенное.

Способов убийства при всем их кажущемся разнообразии — два.

Первый — когда убиваешь сам, второй — когда кто-то убивает по твоему заказу.

Я знаю тех, кому можно заказать убийство — и недорого. Да хоть бы и дорого, средствами я располагаю вполне. Но связываться с подрядчиком значит, стать зависимым от него. Можно, конечно, заказать через посредника, если доверяешь ему. Но и тут будешь зависеть — уже от посредника, к тому же нет человека, которому я доверял бы хотя бы наполовину от требуемой, так сказать, критической массы доверия. Любой продаст.

Поэтому лучше всего убить самому — при том, что я нормальный человек, у меня нет сладострастной необходимости слышать крики жертвы и видеть ее кровь. Мне нужно убийство как таковое, мне нужно, чтобы она умерла, — чтобы вспоминать о ней с нежностью и любовью, чтобы печалью, тоской своей опять попробовать соприкоснуться с этой жизнью.

Итак, способов убийства два, подвидов тоже: а) инсценировка самоубийства; б) несчастный случай.

Это будет несчастный случай.

Это произойдет в ее день рождения.

Падение с девятого этажа. Внизу — асфальт. Шансов на выживание практически нет.

Я созову гостей. Я глаз с нее сводить не буду — муж, упоенный своей молодой красавицей женой, гордящийся ею. Всем станет завидно, хорошо и грустно. Потом она захочет выйти на балкон. Я знаю, как сделать, чтобы она захотела выйти на балкон.

Потом она — кураж после шампанского — захочет вскочить на перила, она ведь любит чувство опасности. Я не успею ее остановить, не успею поддержать И она упадет. Я ворвусь в комнату — онемевший. Дикие глаза, трясущиеся руки. Все замолчат. Посмотрят на открытую балконную дверь. И всё поймут. Побегут вниз. Я — последним. Они столпятся вокруг нее. Я буду стоять в стороне. И вот кто-то, скорее всего Чикулаев, врач, решится, скажет. Отворачивая глаза в сторону, тихо скажет. Ее нет.

Я не смогу подойти. Я не смогу смотреть на нее такую. Я сяду на землю, закрыв лицо руками, и буду сидеть так долго. Приедет «скорая», приедет и милиция, меня будут расспрашивать, а я буду молчать. Чикулаев поднесет мне стакан коньяку. Я выпью не поморщившись, как воду. И только тогда, запинаясь, по слову в полчаса, сумею рассказать досужему милиционеру, как это все случилось. И опять уйду в молчание.

Это не будет молчание ради спасения, это не будет нарочитое молчание. Я знаю, что замолчу, чтобы сохранить в себе — ее. Чтобы не касаться ее словами, не говорить о ней. Сколько продлится мое молчание — не знаю. Общая молва: психический шок. Он ее так любил. Страшная история, нелепая смерть. Он ее так любил!.. Но рано или поздно придется вернуться к делам. Что ж, я вернусь — а может, и сразу после похорон займусь делами, но молча, молча. А потом постепенно начну говорить. Я буду говорить о ней сквозь зубы (скулы сводит судорогой), с сухими глухими глазами, буду говорить о ней с приятелем врачом Сашей Чикулаевым, буду говорить с подлецом-компаньоном Станиславом Морошко, буду говорить со школьным другом Лешей Хворостовым, буду говорить с теми случайными женщинами, что окажутся возле меня ночной порой, — пусть понимают, что такое есть они и что такое была она, пусть пытаются утешить горячей любовью, — но лишь кожа будет горяча, остальное — хлад.