День денег. Гибель гитариста. Висельник

Привела его домой, стала издеваться: целовать себя позволила, чтобы, когда осмелеет, прекратить и посмеяться. И покончить с этим раз и навсегда. Печенегин же не то чтобы осмелел, а как-то… Не объяснишь даже… Всегда Елена, с кем бы ни была, чувствовала себя уверенней, старше, мудрее, искусней, опытней, — а тут вдруг этот вахлак без признаков волнения (от горячей влюбленности, что ль, робость растерял?) берет ее под свою власть, спокойно и сильно берет — и с огромной нежностью. Таких прикосновений Елена никогда не изведывала. Причем, где ни коснется — ее в дрожь, в муку, чуть было суетиться не начала, как нетерпеливая и неумелая школьница, — чтоб скорей, чтоб быстрей, чтоб началось и кончилось… Но Печенегин этого не позволил, угадав каким-то образом в ней то, что она сама за собой до этого не знала: ей хочется не угодничество принимать, а самой угождать, не себе добывать удовольствие, а другому его доставлять — и вот уже она, а не он, прикосновениями и шепотом владычествует — покоряясь, желая лишь одного: чтобы безумно счастлив с нею стал этот человек…

Утром после бессонной ночи Печенегин охрипшим голосом спросил:

— Опять шутишь?

— Опять, — сказала Елена.

И, действительно, некоторое время вела себя так, будто пошутила в очередной раз.

Потому что — досадно.

Не он должен быть, не Печенегин.

Собственно говоря, он не урод, он не дурак, но — другой должен быть. Неизвестно кто, но другой.

С досады помиловала одного из своих самых пламенных ухажеров, тридцатипятилетнего актера драмтеатра Васеньку, который ради нее давно готов был и семью бросить, и все на свете, который любовником был неистовым, ухищренным, — но Васенька вдруг показался неестественным каким-то, лицедейным, а ухищрения его — слишком продуманными. А если продуманность при чем любовь тогда?

И ведь, в сущности, такой человек, как Печенегин, ей виделся будущим мужем, но именно будущим. Это во-первых. Во-вторых, она полагала и предполагала, что и при замужестве сохранит личную жизнь, не в таком масштабе, конечно, как теперь, но все же… Если ж выйдет за Печенегина, изумленно предугадывала она, то не захочется другой жизни, более того, она ревновать его начнет!

Короче говоря, сама себе не веря, Елена пришла домой к Печенегину — в этот самый домишко на Ульяновской, где он и тогда жил — но тогда с мамой, пришла — и был повтор того, что уже было, но еще сильней все чувствовалось, — а потом, плача, призналась ему в любви, странным образом чувствуя стыд, неловкость, слабость…

Он ответил ответным признаньем.

На другой день она подошла к нему и сказала:

— Извини, Денис. Уж я так пошутить люблю. Ты поверил?

— Конечно, поверил, — спокойно ответил Печенегин. — И не шутишь ты. Просто с тобой что-то странное.

Ладно, решила Елена. Не миновать замуж выходить, так — за Печенегина, чтобы замужеством избыть свою к нему любовь, которой быть не должно, потому что не он должен быть на его месте. Семейная жизнь, она быстро остужает, особенно ранний первый опыт. В сущности, даже хорошо, что такой козел ее первым мужем станет (а она наверняка знала, что одним браком в своей жизни не обойдется).

Однако через полгода семейной жизни Елена терзалась совсем другим.

Она хотела ребенка.

Она хотела ребенка от Печенегина.

Она ходила к гинекологам.

Те без особого сострадания спрашивали, как жила до замужества, сколько абортов было. Она честно отвечала. Что ж вы хотите, не скрывая злорадства, говорили гинекологи. Очень даже может быть, что детишек вам теперь не удастся понянчить.

Печенегин тоже хотел ребенка.

Он тоже ходил проверяться, но у него никаких патологий не обнаружили.

Однажды ночью Елена все ему рассказала о себе.

Печенегин курил и слушал.

Выслушав, сказал:

— Ну и что? Какое это ко мне имеет отношение?

— Ты святого не строй из себя. Это же во мне осталось и никуда не ушло. Я из-за этого, может, детей не могу иметь.

— Детей многие не могут иметь — по самым разным причинам. Прошлое же твое… Самое большое прошлое меньше самого маленького настоящего, — изрек Печенегин.

— Денис, ты мне изменять будешь?

— Пока не хочу.

— А потом?

— Потом будет потом.

— Ты честный, да? Ты степенный и положительный, да?

— Да нет…

После окончания училища Печенегин, не желая сидеть на шее тещи, пошел работать — как уже говорилось, в филармонию, в ансамбль народных инструментов. По вечерам еще и в ресторане играл. А Елена училась дальше — в консерватории на хоровом отделении, с перспективой, то есть, стать, допустим, руководителем хора при каком-нибудь клубе (а повезет — и в профессиональном коллективе работать), педагогом по сольфеджио в музыкальной школе — ну и т. д. Они встречались лишь вечерами и по воскресеньям.

И она начала его ревновать — как и предполагала.

Расспрашивала.

Даже следила — и выследила, как одна официантка в ресторане слишком часто с ее мужем заговаривает, останавливается возле него, сволочь крашеная, блондинка двухметровая.

Она устроила мужу скандал. Она требовала сказать, что у Дениса с этой фальшивой блондинкой было. Ничего не было, сказал Печенегин. Она ко мне просто хорошо относится. Да и я к ней.