Ждет у мусоропровода на последнем этаже спящего уже здания. Темно, пахнет кошачьей и человечьей мочой.
Шаги.
Жених.
…И то, что пахнет кошачьей и человечьей мочой, то, что руки чувствуют шершавую поверхность стены, то, что справа мусоропровод, а слева в пыльном окне луна молча плывет в облаках, — все это ее доводит почти до исступления, она с трудом удерживается от крика.
…- Слушай, — говорит жених, елозя губами по шее, по щеке, по груди, я ее брошу к черту. Я же не знал.
— Чего ты не знал?
— Ну, что ты… Почему ты молчала?
— А что я? Я — ничего.
— …! — называет ее оскорбленный жених.
— Пожалуй, — соглашается Елена. — Бедный, с кем связался.
Он смотрит на нее и говорит:
— Нет, правда… Или — давай встречаться?
— С тобой? Не смеши! — хохочет Елена и спускается, зная, что он ее ненавидит, но обязательно будет хвастать и рассказывать об этом приключении друзьям в подробностях — и ей не страшно это, отнюдь, ей — весело.
И, глядь, один из приятелей жениха через два-три дня уже подъезжает к ней весьма смело, на глазах у всего курса — будучи при этом пришлым, — берет за талию и, не робея, говорит прямые слова о своих намерениях, она звонко дает ему пощечину, он в ответ свирепеет, громко называет ее тем же словом, что и жених, и даже замахивается — и тут уж получает от сокурсников Елены сполна за оскорбление девушки словом и делом — и неважно, справедливо ли слово по отношению к девушке, но будь джентльмен, при всех — не произноси. Приятель жениха, побитый и обиженный, приводит ораву своих корешей, начинаются разборки, новые драки — а Елену вызывают к училищному начальству и в очередной раз грозят отчислить, Елена плачет, говорит, что ее оболгали, просит не сообщать ничего матери, у которой больное сердце из-за несправедливости людей, — видно, это у них с мамой наследственное — терпеть из-за напраслины. Лжет и плачет Елена с наслаждением, ложь доставляет ей радость именно как ложь, и она не обманывает себя, что спасается ею…
Жизнь представляется ей чередой экспериментов. И никакие неприятности не останавливают: платить так платить.
А меж тем в ней живет твердая уверенность, что, натешив себя (и без этого — не обойтись!), она захочет уюта, обычной семейной жизни. Поэтому невольно оценивает некоторых уже заранее с этой точки зрения. Только не своих: слишком много о ней знают. Только не Печенегина — который среди своих как бы чужой.
Но однажды озорства ради — или скуки — не хочешь ли меня домой проводить? — сказала Печенегину.
Дело было в субботу.
Привела его домой, мать с вопросительным лицом захлопотала: обед.
Сели за стол.
— Там у нас где-то шампанское было, — сказала Елена. — Все-таки жених в доме, надо отметить.
Мать пошла за шампанским — и рада была, что надо пойти, потому что не знала, что с лицом своим делать, куда глазами глядеть.
— Все шутишь, — спокойно сказал Печенегин.
— Шучу. Просто шампанского захотелось.
Выпили шампанского, стали кушать, мать понемногу пришла в себя и стала задавать Денису вопросы о его жизни и воззрениях на жизнь, он отвечал в высшей степени удовлетворительно.
Мать пару раз глянула на дочь с одобрением и некоторым даже удивлением: где ж ты такого степенного и положительного нашла?
Елена в ответ усмехнулась и пожала плечами: мне да не найти!
Отпустив Печенегина с богом, она хотела уже признаться матери, что пошутила, — очень уж надоела своими восторгами и вопросами. Прямо-таки очаровал ее Печенегин.
— Только вы не спешите, — говорила мать, — вы сперва училище кончите.
— А потом в консерваторию поступим, потом работу найдем, денежек накопим, — сказала Елена. — Спешить некуда.
— Нет, откладывать тоже слишком нельзя, — испугалась мать. — Помогу на первых порах. Главное, заметь, тоже человека одна мать воспитала. А говорят: неполные семьи! Другие полные в сто раз хуже неполных! Хороший парень, даже прямо странно, я думала, уже и нет таких.
— Слишком хороший, — сказала Елена.
— Это как же?
— А вот так же.
Печенегин после этого случая остался возмутительно невозмутим, словно ничего и не было. Смотрит на нее с той же улыбкой, как и раньше, впрочем, эта улыбка у него, придурковатого, с лица не сходит. Елену это взбесило и ей захотелось подразнить его побольше.
Был училищный вечер. Капустник. Звездный курс разыгрывал блистательную сатиру на окружающее, используя персонажей Дюма. Елена исполняла роль Миледи, была коварна, обольстительна, всех с ума сводила. Ну и Печенегин в уголке сидит, в ладошки хлопает, сам не участвуя — не то чтоб по неумелости, а просто никому в голову не пришло ему роль предложить. Ты у меня похлопаешь, подумала Елена, ты у меня сегодня… И опять привела его домой. Мать, будучи начальником ночной смены химического предприятия, отсутствовала. (На предприятии ей, кстати, платили, учитывая вредность производства, по тем временам чрезвычайно неплохо — до пятисот рублей денег в месяц. Вспомните-ка тогдашние зарплаты — тут одна хороших двух стоит!)