День денег. Гибель гитариста. Висельник

— А у меня кроме водки и нет ничего. Разве шампанское.

— Водки. Немного.

— Конечно. Вы же человек меры!

— Откуда вы знаете?

— Очень просто. Вы ведь целитель, почти врач, а всякий врач знает: первое условие здоровья и долголетия — мера во всем.

Он недовольно поморщился. Еще бы, ему, конечно ж, не хотелось выглядеть человеком меры; решившись на злодейство, ему злодеем и хотелось казаться. Поэтому когда я дал ему водку, высокий стакан тонкого стекла, лед и нарзан и колбасы с сыром наскоро порезал, чтобы уж чин чином, он набухал почти полный стакан (полбутылки ушло) — и выпил двумя глотками, шумно втянув после этого в себя воздух и потом выдохнув, к еде же и нарзану не прикоснулся. У нас, русских, так: выпить нигде не считается зазорным, даже в доме врага (не пить же — нелепо, как, например, взять и не дышать), а вот угощаться пищей врага — нельзя, грех, западло.

— Вы, конечно, понимаете, зачем я пришел, — сказал он, машинально вертя в пальцах мои ключи от двери, которые я бросил на стол. Я глупо подумал, что один из них, длинный, остроконечный, может запросто послужить орудием убийства.

Майор поймал мой взгляд и, словно поняв мои мысли, положил ключи.

— Понимаю, — сказал я.

— Вывернетесь?

— Конечно.

— Вряд ли. Есть ведь люди, которые не просто хотят вас попугать. Они вас посадить хотят.

— Куда? — полюбопытствовал я.

— В тюрьму, родимый, в палаты каменные, — вспомнил он ментовский юмор, — где нет, однако, алмазов пламенных, а есть общество, совсем для вас не подходящее.

Тут он правильно угадал, да и легко угадать: не тюрьма мне страшна, а люди тюрьмы, это самое «общество». Положим, я сумею и в этом обществе найти свое независимое место, но обернется мне это большими моральными потерями и убытками: по слухам, братья уголовнички, охотно сотрудничающие с нами на свободе, там, в своей среде, начинают нас резко не любить и притеснять.

— Нет, — сказал я, — в тюрьму меня не посадят.

— Это почему же?

— Да неохота мне!

— Довод веский. И тем не менее. Я знаю, что у вашего компаньона Морошко жена адвокат. Знаю, что у вас самого есть, так сказать, свой адвокат. И даже в прокуратуре у вас знакомства. Звонили уже им?

— Сами звонили: встревожены, беспокоятся. Но главное-то не это, Александр Сергеевич! Главное — я чист. Я делец новейшей формации, скажу больше — делец будущего. За большими барышами не гонюсь, зато — чист.

— А если я знаю, что нет?

— Не блефуйте, Александр Сергеевич! И не тратьте даром ваше время и усилия. Вот вы мной занялись, а к вам ведь очередь, вас больные ждут. Глядишь, двое-трое не дождутся, помрут. Вот и еще три трупа к тем полторам, полторум, полторем? — ох, неотесанность моя! — которые на вас уже висят и не дают вам спокойно спать по ночам. Или ничего, спите?

— Ну и сволочь же ты! — негромко сказал майор Петров.

— Знаете, скажу честно: был бы в самом деле сволочью — согласился бы! Честное слово. Но не могу согласиться. Потому что это неправда. Вам не повезло, Александр Сергеевич! Конечно, вам легче было бы знать, что Нина выходит замуж за подлеца и негодяя, за махинатора, жулика. Но я всего лишь заурядный честный тип с небольшими коммерческими способностями, с умением налаживать контакты, причем без пособий Карнеги, а благодаря собственному умственному развитию и чутью. Вот и с вами я знаю, как себя вести, — не умея, подобно вам, проникнуть в ваш глубокий духовный мир. Одним чутьем! Я ерничаю, согласен, я даже злорадствую, тут уж вредность характера, но раз я это делаю, Александр Сергеевич, а не дрожу, как сучий хвостик, то, значит, чувствую за собой такое право? Или не право, ну, неважно. А я ведь не дурак, и если бы унюхал хоть небольшую с вашей стороны опасность, то вел бы себя совсем по-другому.

— Ты просто хамничаешь. Как ты сказал тот раз — на понт берешь.

— На понт берете вы. А для меня это слишком дешево. Неужели вы, так в меня проникший, не понимаете этого?

Александр Сергеевич уныло выпил еще водки. Проникнуть-то он в меня проник, но понимал, что сделать со мной ничего не может. Поэтому и пришел. А я хоть и не проник, но точно знал, что этот разговор — лишь начало. Я ждал, когда он перейдет к основной части. И он перешел.

— Ладно, — сказал он. — Пусть ты отмоешься. Даже скорее всего. Все вы, сволочи, сейчас заодно.

Я не стал уточнять, с кем это я заодно, хотя терпеть не могу присоединения меня к куче, стае, шобле — и т. п. Он продолжил:

— Но учти. Веришь ты или нет, а я в людях разбираюсь. Я чувствую. Нине от тебя добра ждать не приходится. Да, я не скрываю, люблю ее. Вчера сказал ей об этом.

— Вы у нее были? Она не говорила.

— Об этом потом.

— Как же потом? Она моя невеста!