День денег. Гибель гитариста. Висельник

Ревнивцы бывают прямолинейно вспыльчивые — и изощренные, притом, что оба типа имеют несомненную манию. Прямолинейно вспыльчивый, едва почуяв повод для ревности, тут же берет супругу за грудки (часто — буквально) и требует объяснений, объяснениям не верит, но тем не менее после продолжительного скандала на время успокаивается. Ревнивец изощренный любит намекнуть жене, что он нечто знает, изводит ее этими намеками и доводит до того, что она сама спрашивает: да в чем ее подозревают, наконец! После этого подозрения помаленьку, в час по чайной ложке, выкладываются. После этого изощренный ревнивец со сладострастием выслушивает оправдания и умело рушит их одно за другим (или ему кажется, что рушит), эту игру оправданий и опровержений он готов длить до бесконечности…

Я не отношусь ни к тому, ни к другому типу — и не ревнив вообще. Но я не выношу тайн за моей спиной — тайн существа, ставшего моей частью, — это ведь так же странно, как не знать, что делает твоя левая рука. Поэтому я без дураков спросил Нину, с кем это она так долго сидела сегодня. Она ответила: это бывший сокурсник. У него проблемы в семье, встретились, он рассказал. Я посоветовала, как могла.

— Только сегодня встречались?

— Нет, еще неделю назад. Он попросил через неделю опять его выслушать, ему ведь некому поплакаться. Я согласилась.

— То есть — психологический практикум? Тренируешься?

— Да нет, по дружбе. Мы дружили когда-то. Потом он влюбился, женился… Ну и так далее.

— А теперь жалеет, что сделал не тот выбор?

— Наверно. То есть не наверно, а точно, если начал в любви изъясняться.

— Тебе?

Она грустно усмехнулась.

— Кому ж еще.

— Будете опять встречаться?

— Нет. Если бы он просто плакался, а раз признания пошли — нет. Зачем ему морочить голову?

— Это мудро. Ты умничка. Я тебя люблю.

— А я тебя.

Потом мы подтвердили любовь делом, и она заснула, а я ворочался, и в голову лезли дурацкие мысли.

Счастливый жених, муж, удачливый делец, весь в заботах, я многое упустил из виду. Например, Нина так и не рассказала ничего о посещении Петрова, о том, как он признавался ей в любви накануне своего сумасшедшего пришествия ко мне с пистолетом и предложением дуэли. Я-то ей все описал в подробностях, а она — молчок. Далее. Курсант Сережа, надо полагать, не умер от моих побоев, никуда не исчез и наверняка — то есть стопроцентно наверняка! — приходил к ней с разговорами, с нытьем, с мольбами. Почему она ничего не рассказала об этом? Упаси бог, я не требую подробностей, не собираюсь насмехаться над чужими горестями, к злорадству вообще не склонен. Конечно, с ее стороны тут никакой неправды нет, тут просто — умолчание. Точно такое же, как после встречи со своим обиженным бытом сокурсником — на лавочке в зеленой поэтической аллее. Она рассказала, да, и чистую правду, это я по ее глазам видел, — но рассказала лишь после моего вопроса.

Что еще таится в ее умолчании? Где она бывает, пока я кручусь, верчусь, наворачиваю? Почему, кстати, не согласилась на свадебное путешествие? Не хочет, видите ли, зависеть от средств мужа! Чушь собачья! Мужа ведь — а не содержателя и даже не любовника. Может, у нее были какие-то срочные дела, из-за которых она не могла поехать? Ведь когда я недавно обмолвился, что очень устал и осенью если уж не в свадебное путешествие, то просто на море куда-нибудь или в горы хорошо бы съездить, она сказала: пожалуй.

Неужели так быстро я начинаю ей не верить? Я именно этого боялся, вот какая штука, именно этого. И дикая моя фантазия найти девушку, чтоб на ней жениться и убить ее в день ее рождения, — теперь понятно, откуда она. Во-первых, конечно, состояние мое было болезненным — отсюда и мысли болезненные. Объяснение для самого себя: ХОЧУ УБИТЬ ЕЁ, ЧТОБЫ НЕ УБИТЬ СЕБЯ — бред полный! Тут другое было, тут было — ПРЕДЧУВСТВИЕ! Предчувствие, что меня опять обманут, выставят лопухом, растопчут, наплюют в душу! А убить означает не допустить, сохранить ту, кого любишь, в чистоте и, извиняюсь, непорочности, отсюда и мечтания об осиянном тишиной кладбище, и голубом небе, и светлых слезах — параноидальные мечты. Хотя не такие уж параноидальные, еще большая дичь: лить слезки над могилкой покойной юной супруги, успевшей наставить тебе рога самым пошлым и обыкновенным образом.

Но с чего я так взбеленился? С того, что у нее есть какая-то своя жизнь? И пусть, и ради бога! Разве у меня нет своей жизни? Разве я ей рассказываю о всех своих делах, встречах и знакомствах? Но, даже и поглядывая привычкой своей на смазливых девиц, я ведь ничего такого не допущу, я не изменю — и это однозначно! Или — если подвернется случай — все же не удержусь?

Я сторонник лишь тех теорий, которые тесно соприкасаются с практикой, отвлеченно мыслить не умею — хотя и физико-математик по образованию.