День Дьявола

– Хочешь по новой завести этот разговор, Джон? – сказал он. – Кэтрин – милая девушка, но когда ты выбирал ее, ты знал, что она не захочет жить здесь. Никогда. Поэтому ты ее и выбрал, скажешь, нет?

– Папа, дай ей шанс. Она же здесь всего два дня.

– Джон, даже если она останется здесь до конца жизни, она не будет чувствовать себя здесь как дома.

– Мама ведь тоже была не отсюда, – возразил я. – Она, наверно, чувствовала то же самое?

Он взглянул на меня, прекрасно понимая, к чему я клоню.

– У нее все было по-другому, – ответил он и, сняв кепку, вытер лоб внутренней стороной запястья.

– Правда?

– Я хочу сказать, что люди тогда были другие.

– Не думаю, чтобы люди сильно изменились, – заметил я.

– Вы, сегодняшние, хотите намного больше, чем хотели когда-то мы, – сказал он.

– Это не так, – ответил я.

– По-другому и быть не может, – возразил Отец. – Начнем с того, что ты бы не уехал, будь это не так, правильно?

– Я не должен был уезжать, – сказал я. – Теперь я это понимаю.

– Ну-ну.

– Как постелешь, так и поспишь, да?

– Типа, да, – сказал он, поднося бинокль к глазам.

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказал я.

Он постучал обручальным кольцом по гильзе. Ему не хватало курева.

– Отец?

– Это было так давно, Джон, – ответил он. – Я уж и не помню, что она чувствовала.

– Да ладно, все ты помнишь.

– Почему тебе так хочется жить здесь? – спросил он, опуская бинокль и поднимая на меня глаза. – Да тут не знаешь, что с тобой будет через месяц. Ты действительно хочешь так жить?

– Здесь всегда было так, Отец, – сказал я. – Я знаю, куда возвращаюсь.

Он снова прижал резиновые чашечки окуляров к глазам.

– Тут все изменилось, – произнес он. – Сейчас все не так, как было, когда ты был мальцом.

– В каком смысле?

– Не знаю, – сказал он, – просто понимаю, что мы с твоей мамой жили здесь в самые лучшие времена.

– Не может же все вдруг взять и кончиться, – возразил я.

– Еще как может! Все кончается. Что, по-твоему, произойдет с фермой Анжелы? Ей некому передать хозяйство.

– Грейс, в конце концов, никуда не делась, – ответил я.

– Перестань, – сказал Отец, – ей самой никогда не справиться с такой фермой.

– Тем более есть причина нам с Кэт вернуться, – сказал я.

Отец покачал головой.

– С Эндландс все кончено, Джон, – сказал он. – Вот так обстоят дела.

– Ты так говоришь из-за Старика, – возразил я.

– Я уже давно это чувствую, – ответил он. – И привык к этой мысли. Еще несколько лет, а потом я продам ферму, пока еще не слишком устал. Деньги принесут тебе больше пользы, чем это проклятое место. Скажешь, нет?

– Не нужны мне твои деньги, Отец.

– А что же тебе нужно?

– Чтобы все продолжалось, – ответил я. – Шло так, как это было всегда.

– Жаль мне беднягу, который взвалит на свои плечи эту работу, – сказал он. – Да глянь ты на нас, Христа ради. Мы же по уши в дерьме и грязи.

– Мы обязаны продолжать дело Старика, так ведь? – сказал я. – Он всю жизнь положил на Эндландс.

– Ты вроде как восхищаешься им, – заметил Отец.

– А ты нет?

– Если честно, Джон, я рад, что он помер.

Тут олени как раз двинулись вперед, и Отец подтолкнул меня локтем. Пустельга сложила крылья и запустила когти в вереск.

Он говорил так, потому что на него давила тяжесть утраты. Он не то имел в виду. Не был он рад. Может быть, ощущал облегчение за Старика. Восемьдесят шесть – уже не те годы, чтобы продолжать работать. Он не хотел бы видеть, как Старик ковыляет на трясущихся ногах по долине в свои девяносто, бесполезный, как старый пес, вроде тех, что отирались когда-то возле Джима. Отец, может, и не восхищался Стариком в прямом смысле, но, во всяком случае, он понимал, какую жертву тот принес Эндландс. Уже потому, что жертва эта равноценна его собственной.

&

Еще примерно час мы осторожно преследовали оленей, не мешая им прогуливаться среди вереска. Мы хотели, чтобы они забыли о нашем присутствии. Когда стадо приблизилось к Черной трясине, животные обошли стороной обширное пространство полужидкого торфа, послужившее названием этому месту, и направились к полосе песчаника у хребта. Ветер и дождь смыли отсюда траву и торф, а на другой стороне пустошь понижалась до самой ложбинки, заросшей папоротником.

– Ну, давайте же, мерзавцы, – произнес Отец, с нетерпением ожидая, чтобы олени перестали наконец болтаться на линии горизонта и спустились вниз по другой стороне склона.

– Держи. – Он передал мне бинокль и пошарил вокруг себя в поисках камня.

Размахнувшись, он бросил камень как можно дальше, и, напуганные стуком, олени метнулись с хребта вниз и исчезли из виду.

Мы пошли за ними, и, конечно, Отец взобрался на склон намного быстрее меня и дожидался среди скал, когда я поднимусь. Собиравшийся с утра дождь наконец пошел, и к тому времени, как я залез на кряж, где сидел на корточках Отец, холодные капли, просочившись между капюшоном и воротником, потекли по спине. Отец протянул мне фляжку, и я, глядя вниз, сделал пару глотков, ощущая, как бренди обжигает горло и вскипает в крови.