День гнева

Дома Скугов и Форсманов разделяло не более полусотни метров. При желании Беттан и Синдре могли помахать друг другу каждый из своей спальни, во всяком случае, послать солнечный зайчик. Но вместо этого они спускались к конюшне, в нескольких километрах в стороне от Гренстакюллена, – достаточно далеко, чтобы не беспокоиться о том, что кто-нибудь увидит их вместе. И достаточно далеко – для Синдре, – чтобы сделать вид, что в Гренсте вообще не существует ни домов, ни жизни в какой-либо ее форме.

Удерживать эту иллюзию оказалось сложнее. Микаэла днями напролет просиживала у Эвы – жаловалась на мужа, распускала сплетни об Анне Андерсон и строила с сестрой новые планы, как сделать жизнь Синдре еще менее сносной. Беттан должна была слышать, по крайней мере, часть этих разговоров, но никогда не затрагивала этой темы первой, а Синдре не спрашивал. В темноте конюшни, привычной Беттан с детства, она без усилий разряжала ситуацию, переводя все в русло обыденности. Говорила больше о работе и о том, что прочитала в газетах.

Их свидания быстро приняли форму из раза в раз повторяющегося ритуала. Сначала оба пробирались в самый дальний угол. Там, в пустом стойле, стояли две табуретки. Лошади, которых Беттан знала по именам, спали. Далее Беттан начинала свой монолог, который Синдре переживал уже не так интенсивно, как в первый их день в Грёндале, хотя ругательства, беззаботность и полная незаинтересованность делами общины по-прежнему имели эффект свежего ветра.

На следующем этапе Беттан снимала брюки и трусы и становилась, держась за дверной косяк, чтобы Синдре мог взять ее сзади – поза, выбранная исключительно из практических соображений. Соитие никак нельзя было назвать фантастическим, оно не оставляло даже чувства особой близости, и Беттан не хотела, чтобы Синдре ласкал ее ни до, ни после. Но секс тоже был частью ритуала, который без него выглядел бы неполным и жалким, или же был бы таковым на самом деле.

Когда все заканчивалось, Синдре пропускал ее вперед и некоторое время оставался в конюшне, прежде чем отправиться в обратный путь.

Анна Андерсон ждала его в спальне. Теперь она не была такой радостной, как раньше. После случая с Ирмой Флудквист Анна повсюду замечала знаки своей отверженности.

– Что мне делать? – спросила она Синдре.

Он попытался ее успокоить, но это оказалось нелегко. Анна изменилась. Весь день ходила мрачная, подавленная. Она больше не играла с детьми, как раньше, и Антон с Ирис это, конечно, заметили и тоже притихли.

На этот раз, как всегда, Анна встретила Синдре голой и обняла его. Синдре отстранился и пошел в ванную привести себя в порядок. Когда он чистил зубы перед зеркалом, Анна подкралась к нему со спины и обняла. Она ласкала его через кальсоны, и Синдре возбудился, настолько сексуальной выглядела ее рука в зеркале.

Вообще с Анной после конюшни все происходило не так быстро, как с Беттан, и это было именно то, чего она хотела. Но на этот раз, взобравшись верхом на Синдре, она тихо заплакала, что в последнее время случалось все чаще, Синдре размяк, и у них все расстроилось.

Все расстроилось.

Синдре вышел покурить на крыльцо. Он не знал, который теперь час. Сигареты тоже стали реакцией на последние события, он выкуривал почти пачку в день.

Спящая Анна осталась в комнате на втором этаже.

Окна в спальне Микаэлы были темными. Отсюда Синдре мог видеть даже окно Беттан в доме Скугов, и в нем тоже не горел свет.

Все расстроилось, и Синдре винил в этом Эву. Это она заманила его в Кнутбю. Она же направила ему Андерса и Микаэлу на курс семейной терапии, а потом и Анну с Юнни. Это из-за нее вся община видела сны о смерти. Раньше Синдре не понимал почему, а теперь понял. Потому что смерть была единственным выходом из этого кошмара, в том числе и для Эвы.

Умереть значило освободиться.

55

Анна Андерсон развелась с Юнни Мохедом и сделала это ради него. Пока Юнни оставался с ней, она не могла поручиться за его жизнь. Все, кто вступал в контакт с Анной, ходили по краю пропасти, так ей казалось, по крайней мере.

Она по-прежнему жила в Гренста-горде с Синдре и его детьми. Микаэлу почти не видела. Обе женщины приспособились не попадаться друг другу на глаза. Анна знала, когда Микаэла уходит по утрам, и оставалась в спальне, пока та завтракала. Когда Анна готовила еду, Микаэла не переступала порог кухни, а семейные обеды Анна пережидала наверху.

Она боялась заразить Микаэлу. Их молчаливая договоренность была продиктована чувством самосохранения. Микаэла тоже понимала, насколько опасна Анна.

Люди ее сторонились – выходила ли Анна в магазин, отправлялась ли в Римбу, где все еще хранились ее вещи, или просто гуляла и дышала свежим воздухом. Анна быстро привыкла к этому и, уважая их чувства, стала первая переходить на другую сторону улицы.