День гнева

Собственно, Анне было наплевать, что думает о ней большинство соседей. Встреча с Ирмой Флудквист возле магазина «Иса» стала для нее шоком, который прошел, не оставив заметного следа в ее душе. Эва Скуг была единственным человеком, чья ненависть обернулась для Анны невыносимой болью. Потому что все это Анна делала ради Эвы, ради Фирцы. Она всего лишь выполняла свой долг. На всей Земле не существовало человека, которого бы Анна любила больше, чем Эву.

Эва заменила ей умершую мать. Это она будто вдохнула жизнь в Анну, предложив переезд в Кнутбю. Эва свела ее с Синдре и другими пасторами. Она же наполнила жизнь Анны смыслом, возложив на нее ответственность за миссионерскую работу в Римбу.

Так что же случилось? Анна хотела поговорить с Синдре, но тот отстранился. Долгими бессонными ночами Анна снова и снова прокручивала в голове разговор с Эвой Скуг. Почему та повела себя так странно? Ведь Анна всего лишь делала то, что ей велели.

Однажды, когда Синдре был в отъезде, Микаэла на работе, а дети у Флудквистов, Анна постучалась в дом Скугов. Дверь открыла Эва. Лицо пасторши полыхнуло злобой, как только она увидела, кто стоит за дверью.

– Я… – начала Анна, – я знаю, что согрешила и сбилась с пути. Но я прошу… милости у Фирцы.

Эту фразу Анна репетировала про себя каждый вечер и была довольна, что все-таки смогла произнести ее вслух.

– Милости? – переспросила Эва Скуг. – Ты – грязная душа в грязном теле и не дождешься здесь никакой милости.

С этими словами она захлопнула дверь перед носом Анны.

Когда вечером вернулся Синдре, Анна сидела на унитазе в темной ванной и плакала. Синдре включил свет и спросил, в чем дело. Анна рассказала. Она уже поняла, что совершила ошибку. Сколько раз предостерегал Синдре, чем обернется для нее разговор с Эвой.

– Но ты и в самом деле нечиста, – сказал он и посмотрел на Анну как на отвратительное насекомое, которое брезговал даже раздавить. – Не вижу в этом ничего удивительного. Ты – мерзкое, смердящее существо и смеешь просить о милости? Господь видит твои грязные мысли.

– Я знаю, – всхлипывала Анна так тихо, что сама почти ничего не расслышала.

Не первый раз извергал он свое презрение к ней. Анна привыкла к мысли о том, что того заслуживает. Синдре ясно объяснил, как нелегко падшим женщинам вроде нее вымолить прощение. Терпение Господа небезгранично, а устами Синдре Форсмана с Анной говорит Господь, что само по себе чудо и для нее, грешницы, несказанная милость.

– Ты не должна выходить из этого дома, – продолжал Синдре. – Ты распространяешь заразу. Сеешь зло на каждого встречного, подобно плевелам проказы. Мои дети были чисты, пока ты не появилась здесь. Теперь я каждую ночь молюсь об их спасении.

Анна закрыла лицо ладонями. Мысль о том, что она испортила детей, стала последней каплей.

Синдре отойдет. Завтра утром он будет приветлив, как обычно. Даже если на этот раз ему понадобится для этого чуть больше времени – неважно. Рано или поздно он снова повторит, что любит Анну. Ей хотелось бы, чтобы это произошло уже сегодня ночью, потому что немилость Синдре, которую Анна ощущает как изматывающее, сосущее беспокойство в желудке, невыносима. Ей не на что больше надеяться и нечего ждать. Умереть – вот все, что остается Анне. Сколько раз, будучи заперта в этих стенах, Анна думала о смерти?

Но даже смерть не выход. Потому что первым, кого Анна встретит по ту сторону, будет Тот, кого она доведет до бешенства своим поступком.

Прежде, чем умирать, Анне нужно заслужить прощение.

Синдре погасил свет в ванной и хлопнул дверью. Анна слышала, как он щелкнул снаружи замком. Синдре запер ее в ванной, дав возможность лучше осознать свои грехи.

Она попытается.

2003

56

Хуже всех был Гуннар Лидстрём. Если другие кричали и плевались, то Гуннар бил по-настоящему – кулаком в лицо и куда вздумается. Синдре не знал точно, почему Гуннар избрал жертвой именно его, но догадывался. Оба они переехали в Кристинехамн из Бьёркенборга. Настраивая против Синдре местных парней, Гуннар показывал тем самым, что он с ними.

Прокручивая в памяти события тех лет, Синдре снова и снова приходил к выводу, что это был классический моббинг, и его поведение соответствовало хрестоматийной модели жертвы. Вне сомнения, сотни мальчиков и девочек в Вермланде и его окрестностях одновременно с ним переживали то же, но Синдре-то этого не знал. Он думал, что один на целом свете, и осознание этого факта наполняло его таким отчаянием, что обидчики слетались на него, как мухи на мед. Синдре ни перед кем не выказывал ни боли, которую чувствовал по воскресеньям в животе, ни панического страха, который охватывал его в последние недели летних каникул, особенно между седьмым и восьмым классом, когда его рвало каждый день.