День, когда мир перестал покупать

Эквадор привлекает людей, считающих преобладавший в прошлом уровень жизни не только терпимым, но и лучшим. Я встретился с Брюсом Финчем, бывшим жителем Остина (Техас), переехавшим в Котакачи – сдержанно оживленный городок у подножия вулкана примерно в двух часах езды от Кито. Седовласый, с квадратным подбородком, в панаме, футболке и шортах, он выглядит как классический гринго, однако он не столько приехал в Эквадор, сколько покинул Америку. По его словам, отчасти ему претили «политкорректность и всякая чушь, которая к ней прилагается». Он больше не чувствовал там себя как дома, в отличие от Эквадора.

«Я словно вернулся во времена, когда был ребенком. Я рос в маленьком городке в Южном Техасе, где все знали друг друга, знали имена бакалейщиков. Это было такое приятное чувство. Здесь то же самое, – говорит он. – В Остине совсем не так, там ты никого не знаешь, и тебе нужно сесть в чертову машину, чтобы добраться до продуктового магазина. Здесь я везде хожу пешком. Я похудел на тридцать фунтов! И не потому что очень старался, а просто от такого образа жизни».

Финч переехал в квартиру на одной из центральных улиц Котакачи. Он не собирается возвращаться домой.

«Здесь, в сущности, счастливые люди, – считает он. – У них не так много вещей, как у американцев, но ведь американцы только за вещами и гоняются – они материалистичны. Эти люди совсем не такие. Они, конечно, любят вещи, но не настолько, чтобы это отражалось на их душах».

«Многие часто и невежественно утверждают, что мексиканцы – всем довольные, счастливые и ни к чему не стремящиеся люди. Это, конечно, свидетельствует не о счастье мексиканцев, а о несчастье тех людей, которые так говорят».

Так писал Джон Стейнбек после того, как восемьдесят лет назад проплыл по длинной и широкой артерии Калифорнийского залива, встречая людей, которые, как он заметил, могли приобрести каноэ, рыболовный гарпун, брюки, рубашку и шляпу и считали, что «довольно неплохо устроились». Стейнбек не доверял своим наблюдениям. Были ли эти люди по-настоящему счастливы?

Давно существует клише о том, что люди с маниакального, материалистичного Запада едут в более бедные страны и восхищаются простой счастливой жизнью, которую они там находят. (Очень немногие из этих путешественников по возвращении домой сразу же отказываются от материализма.) Сегодня благодаря глобальным опросам мы можем судить об этой теме более объективно. Когда я ездил в Эквадор, он занимал пятидесятое место в рейтинге стран по уровню счастья со слов самих жителей. Это ниже большинства более богатых стран, но выше некоторых других, таких как Кувейт, Южная Корея, Япония и Россия.

В чем преуспевают Эквадор и многие другие развивающиеся страны, так это в создании ощущения счастья на более устойчивом уровне потребления. «Индекс счастливой планеты», составленный британским аналитическим центром «Фонд новой экономики», объединяет показатели самооценки благосостояния, ожидаемой продолжительности жизни, неравенства и экологического следа. По этим стандартам Эквадор входил в первую десятку. Большинство очень высокоразвитых стран не попадают даже в первую двадцатку; Канада находится на 85 месте, а США и вовсе на 108-м из 140 стран-участниц опроса. По сути, у самых богатых стран есть проблема эффективности: они растрачивают массу ресурсов, не превращая большую их часть в радость. За последние пятнадцать лет, когда американское потребление выросло на 25 %, принесло ли оно нам на четверть больше счастья? И, если уж на то пошло, сделало ли оно нас хоть сколько-то счастливее?

В течение почти пяти лет в 2010-х годах в Эквадоре существовал пост министра счастья – по крайней мере, так его называли международные СМИ. Или «министр благополучия», или «государственный секретарь благоденствия». Им был Фредди Элерс – телеведущий, которого редко можно увидеть без его фирменного sombrero de paja toquilla (панамы, которая, как скажет вам любой эквадорец, на самом деле была изобретена в Эквадоре), а его должность фактически называлась Secretario del Buen Vivir. Элерс считает ее непереводимой. В английском языке, сказал он мне, нет эквивалента понятия buen vivir, который не подразумевал «лучшую» жизнь, и этот факт многое говорит ему о западной культуре.