У Иоанна первосвященник Каиафа провозглашает важную истину, хотя для него самого это просто политический трюк: «Лучше для вас, чтобы один человек умер за народ, а не весь народ погиб» (11:50). Иоанн отмечает, что Каиафа, будучи на тот момент первосвященником, оказался пророком, хотя сам о том не подозревал. Это означало, говорит евангелист, «что предстояло Иисусу умереть за народ, – и не за народ только, но для того, чтобы и рассеянных детей Божиих собрать воедино» (11:51–52).
О той же истине другими словами говорится в главе 12. Иисус узнает, что его хотят видеть некоторые греки, и говорит, что когда он «будет вознесен от земли», он «всех привлечет к себе» (12:32). Когда «князь мира сего» будет «изгнан вон», это станет освобождением для тех, кто находился под его гнетом. Тут евангелист опирается на одну предпосылку, которая коренится в Писании Израиля: то, что Бог совершит для Израиля, будет иметь значение для всего мира. Такова глубокая основа миссии к язычникам, которая доселе была недоступна, но, когда темные силы побеждены, становится открытой возможностью. Раб умрет за народ, но тем самым совершит для всего мира то, что призван был, но не смог совершить Израиль, – он освободит все народы от древнего угнетения, так что они смогут стать частью единого народа Божьего. Ту же логику мы видим в Первом послании Иоанна: «Мы имеем… Иисуса Мессию, Праведного… умилостивление за грехи наши, и не только за наши, но и за грехи всего мира» (2:1–2). Об этом же постоянно вспоминает Павел.
Вернемся от Послания Иоанна к его Евангелию: тут в разных местах евангелист намекает на то, что Иисус разделяет судьбу других людей. Иоанн вплетает такие намеки в большое повествование о победе Иисуса над «князем мира сего». Так, в начале главы 8 толпа готова побить камнями женщину, совершившую прелюбодеяние; в конце той же главы люди уже хотят побить камнями самого Иисуса. Когда Иисуса хватают, он требует, чтобы отпустили всех, кто был с ним (18:8; Иоанн объясняет это, ссылаясь на слова Иисуса в 17:12 о том, что он не потеряет ни одного из тех, кого дал ему Отец). И все это объединяет одна более широкая тема, которую отражает странный библейский образ:
И как Моисей вознес змею в пустыне, так должен вознесен быть Сын Человеческий, чтобы каждый верующий мог в Нем приобщиться к жизни Божьего нового века (3:14–15).
Это ссылка на Книгу Чисел 21:4–9, где израильтян, которые непрестанно ропщут на Моисея, жалят ядовитые змеи. Моисей велит сделать змея из меди и водрузить его на шест, чтобы всякий, укушенный змеей, мог взглянуть на него и сохранить свою жизнь. Таким образом, медный змей был знаком как проблемы, так и того, как Бог ее решил. Нам сейчас неважны те предпосылки и мифологические смыслы, которые окружают как ту древнюю историю, так и то, как на нее ссылался Иисус у Иоанна. Важно, что и тут мы видим такой же способ решения проблемы. Грех и смерть, поразившие все человечество, должны быть собраны вместе в Иисусе на кресте, чтобы все, глядя на него, могли понять, что проблема
В Евангелии от Луки эту идею выражает ряд ярких сцен, которые объясняют, какими
Но они всей толпой закричали: смерть Ему, а отпусти нам Варавву. (Варавва был брошен в тюрьму за какой-то происшедший в городе мятеж и убийство.) …И Пилат решил исполнить их требование: отпустил сидевшего в тюрьме за мятеж и убийство, которого они требовали, а Иисуса предал в их волю (23:18–19, 24–25).
И если мы упустили это из виду, Лука снова об этом напоминает через странный разговор двух разбойников, распятых рядом с Иисусом: