День Космонавтики(СИ)

- Хорошо, - сказал он со смешком, но сразу посерьезнел, - верю, космос был. Тогда и вы верьте мне. Книги о той войне почти все изъяты, а статьи в интернете, я думаю, или удалены, или подправлены. За Гагарина, ребята, тоже возьмутся, и сделают все, чтобы мы забыли и его, и его полет. И Белку со Стрелкой. Исказят, изоврут, измажут ложью, вывернут наизнанку. Окажется, что никто не летал, все подстановка, все фикция.

- Но зачем? - спросил Саня, сняв вопрос у меня с языка.

- Затем, что это делает нас сильными. Когда ты знаешь историю своей страны, ты знаешь, зачем живешь. Знаешь, куда идти. О чем мечтать. Кем гордиться. Знаешь, что ты не один в поле... - Петр Игнатьевич убрал руку с календаря. - В общем, смотрите. Девятое мая...

Он отступил, отвернулся к окну, словно ему было не интересно наше жадное шуршание пожелтевшими листками.

Перед моими глазами мелькали дни.

Первое февраля. Образование Киргизской АССР. Семнадцатое февраля. Цифры - красным. Воскресенье. 30 лет со дня гибели Вали Котика. Тринадцатое апреля. "Челюскин" во льдах.

Это был какой-то другой мир, притягательный, давно утраченный, живущий своим причудливым временем.

Я дал себе слово, что обязательно изучу его весь.

Игорь, торопясь, перелистнул весь май, попав на лист с шестым июня, днем рождения Пушкина. Сто семьдесят пять лет в семьдесят четвертом.

- Блин, назад, - прошипел Семка.

- Знаю.

Игорь зашелестел бумагой, мелькнуло четырнадцатое число мая, кажется, с детьми на осле или ишаке, а потом мы уставились на воина, держащего красный флаг с подписью ниже: "Праздник Победы".

Май, девятое. Четверг.

- Это что, наш праздник? - спросил я.

Петр Игнатьевич задернул занавеску и обернулся.

- Наш, Константин. День Победы. Самый что ни на есть. Потому что это мы разгромили Германию.

- Мы?

- Как мы могли? - засомневался Саня. - Ведь американцы...

- Да, - поддержал его Леха, - была же Сицилия, высадка в Нормандии, потом Маркет-Гарден, Арденны. Или не было?

- Как вы хорошо знаете не свою историю, - усмехнулся Петр Игнатьевич. - Все это было, только не в тех масштабах, что вам известно. И, вообще, я бы не стал относить это к славным страницам военной летописи. Хребет фашизму сломали мы, наши прадеды и прабабки. Своими жизнями, своей стойкостью, своей верой.

- А как же американский флаг на Рейхстаге? - спросил я.

- Американский? Раньше там был наш.

Петр Игнатьевич сел, перелистнул страницы календаря куда-то на июнь. Мы расположились вокруг.

- Ребята, - сказал он, - это на самом деле опасное знание. Ему не обрадуются ни в колледже, ни во властных структурах. Но это правда, какой я ее знаю. Подумайте, стоит ли мне рассказывать ее вам.

- Да, - за всех сказал я.

Мы расстались пришибленные, контуженные рассказом, по которому выходило все не так, как было в интернете и в телевизионных фильмах. Разошлись молча, пряча друг от друга глаза, словно были виноваты в своем незнании.

Я выгреб последние деньги и заплатил за проезд в маршрутном такси. Правда, долго не выдержал, попросил остановить через квартал и пошел пешком.

Слезы душили меня.

Двадцать семь миллионов! Суки, сволочи, фашисты! Двадцать семь! И никто уже не помнит! Никому не интересно.

Твари!

Я представлял тех, кто это сделал со мной, со всем городом, со всей страной, и мне хотелось рвать их зубами. Но они ускользали, будто тени, и меняли лица, приобретая черты то мэра, то куратора культурных мероприятий, то президента Соединенных Штатов, то принимали форму бесконечного офиса со стучащими по клавиатурам работниками.

Горло стискивало.

Двадцать второе июня. Первый день Войны. Четыре утра. Брестская крепость. Бомбежки Киева, Севастополя, Риги.

Первые жертвы. Первые военнопленные. А дальше, дальше...

Я сжал кулаки. Из груди моей вырвался стон, полный отчаяния и боли. Я свернул в первую попавшуюся арку и скрючился там, в темноте, у воняющего мусорного контейнера, стуча костяшками в шершавую штукатурку невидимой стены.

Я мысленно перечислял за Петром Игнатьевичем города: Ленинград, Ржев, Курск, Орел, Ковель, Смоленск, Шяуляй...

Жгло глаза.

Мне казалось, что сквозь меня идут бесконечные колонны по пыльным летним дорогам, я лечу на бреющем, я грудью ловлю цепочку трассирующих пуль, меня засыпает землей, снегом и давит гусеницами танка, я горю и умираю, и снова встаю, и хриплю, и давлюсь кровью, меня несут, я тону, какая-то девчонка бинтует мне голову, в моем животе - дыра, отдача противотанкового ружья с размаху бьет в плечо.

Одесса, Тернополь, Киров, Харьков, Москва...